Кейт Мортон - Когда рассеется туман

Вот они — мы. Вся прислуга Ривертона, лето тысяча девятьсот шестнадцатого.

Такой снимок по распоряжению леди Вайолет делался каждый год. Фотограф приглашался специально, из лодонской студии, его приезд обставлялся со всей торжественностью.

Готовая фотография — два ряда серьезных лиц глядящих в накрытый черной тканью фотоаппарат, — потом стояла некоторое время на полке в гостиной, после чего помещалась в семейном альбоме Хартфордов, наряду с приглашениями, страницами меню и вырезками из газет.

Будь эта фотография сделана в другое лето, я бы не смогла так точно назвать год. Но этот снимок связан для меня с событиями, о которых невозможно забыть.

В центре сидит мистер Фредерик, у него по бокам — мать и Джемайма. На плечи Джемаймы накинута черная шаль, маскирующая огромный живот. По обеим сторонам от них, как две круглые скобки, сидят Ханна и Эммелин — одна выше, другая ниже — в одинаковых черных платьях. Новых платьях, только совсем не тех, о которых мечтала Эммелин.

В центре второго ряда, за спиной мистера Фредерика стоят мистер Гамильтон, миссис Таунсенд и Нэнси. Мы с Кэти стоим за девочками Хартфорд; мистер Доукинс, шофер, и мистер Дадли, садовник, — по краям. Ряды не смешиваются, только няня Браун дремлет в плетеном кресле сама по себе — ни впереди, ни сзади.

Я смотрю на свое серьезное лицо. Из-за прилизанных волос голова похожа на булавочную головку, только уши торчат. Я стою за Ханной, ее светлые, уложенные волнами волосы загораживают мое черное платье.

У всех мрачные лица — примета времени, и особенно того лета. Прислуга, как всегда в черном, но на этот раз к ней присоединилось и семейство. Траур, охвативший всю Англию и весь мир, не миновал и нас.

Фото сделано двадцатого июля шестнадцатого года, на следующий день после похорон лорда Эшбери и майора. В день рождения ребенка Джемаймы, который ответил на вопрос, так долго мучивший всех и каждого.

То лето выдалось невыносимо жарким, самым жарким на моей памяти. Ушли в прошлое серые зимние дни, незаметно выцветавшие в ночи, их место заняли длинные солнечные летние недели. Погода стояла ясная, ни облачка.

В то утро я проснулась раньше обычного. Солнечные лучи уже позолотили верхушки берез вокруг озера и вливались в чердачное окно. Широкая полоса света легла на кровать, слепила глаза. Я не отодвинулась. Иногда даже приятней проснуться с рассветом, вместо того чтобы начинать рабочий день в холодной тишине спящего дома. Летнее солнце — лучший друг горничной.

Фотограф должен был приехать в половине десятого, и к тому времени, как мы собрались на лужайке, воздух над ней дрожал от жара. Семейство ласточек, что поселилось под крышей и явно считало Ривертон своим собственным домом, с любопытством наблюдало за нами, приглушенно чирикая. Даже деревья вдоль дорожек стояли, не шелохнувшись. Их густые кроны будто берегли силы на случай, если подует ветерок и заставит их шуршать и качаться.

Вспотевший фотограф рассадил и расставил нас, как полагалось — хозяева в первом ряду, слуги — у них за спиной. Так мы и вышли на фото — напряженно смотрим в глазок фотоаппарата, все в черном, мыслями еще на кладбище.

Позже, в спасительной прохладе кухни, мистер Гамильтон велел Кэти налить нам лимонаду, пока остальные без сил свалились на стулья вокруг стола.

— Конец света, иначе не назвать, — всхлипнула миссис Таунсенд, промокая глаза платком. Она проплакала почти весь июль: с того дня, как пришла весть из Франции о гибели майора, до того, как на прошлой неделе лорда Эшбери разбил удар, а с тех пор — еще сильнее. Даже перестала глаза вытирать, из них постоянно текли слезы.

— Да, миссис Таунсенд, иначе не скажешь, — согласился сидевший напротив мистер Гамильтон.

— Как только я думаю о его светлости… — Ее голос сорвался, она замотала головой и закрыла лицо руками.

— Внезапный удар.

— Как же, удар! — подняла голову миссис Таунсенд. — Называйте, как хотите, только я вам так скажу: у нашего хозяина сердце разорвалось. Не смог он пережить сына.

— Боюсь, что вы правы, миссис Таунсенд, — поправляя форменный шарф, согласилась Нэнси. — Они с майором были очень близки.

— Майор… — глаза миссис Таунсенд вновь наполнились слезами, губы задрожали. — Бедный мальчик! Только подумать — погиб так далеко от дома! В этой ужасной Франции!

— На Сомме, — сказала я, пробуя слово на вкус — такое чужое и мрачное. Два дня назад пришло очередное письмо от Альфреда, отосланное из Франции неделю назад. Тонкие листки, мятые и грязные, пахнущие дальними странами. Тон письма был нарочито бодрым, но сквозило в нем что-то недосказанное, от чего я пришла в уныние. — Ведь там сейчас Альфред, да, мистер Гамильтон? На Сомме?

— Да, моя девочка, скорее всего. Я слышал в деревне, что «Бойцов Саффрона» отправили именно туда.

— Мистер Гамильтон! — вскрикнула вошедшая с подносом лимонада Кэти. — А что если Альфреда тоже…

— Кэти! — цыкнула Нэнси, увидев, как миссис Таунсенд прижала руки ко рту. — Закрой рот и займись лимонадом.

Мистер Гамильтон сжал губы.

— Не беспокойтесь за Альфреда, девочки. Он в хорошем настроении и в хороших руках. Командиры делают для солдат все возможное. Они не пошлют в битву Альфреда и его сослуживцев, если не будут уверены, что те в силах защитить короля и отечество.

— Это вовсе не значит, что его не могут застрелить, — упрямо сказала Кэти. — Майора же убили, хоть он и был героем.

— Кэти! — мистер Гамильтон покраснел, как вареная свекла, а миссис Таунсенд снова застонала. — Что за непочтительность!

Он понизил голос и продолжил дрожащим шепотом:

— И это после того, что пришлось пережить семье в последние дни. — Мистер Гамильтон покачал головой и поправил очки. — Видеть тебя не хочу. Ступай к раковине и… — Он повернулся к миссис Таунсенд в поисках помощи.

Миссис Таунсенд подняла от стола распухшее лицо и проговорила между всхлипами:

— И вымой все кастрюли и сковородки. Даже старые, те, что отложены для починки.

Мы замолчали, а Кэти поплелась к раковине. Глупая Кэти с разговорами о смерти. Альфред сумеет себя защитить. Он все время повторял это в письмах, наказывая мне не слишком-то привыкать к его обязанностям, потому что совсем скоро он вернется и снова примется за них. Просил «придержать ему место». Хотя теперь непонятно, что вообще станется со всеми нашими местами…

— Мистер Гамильтон, — осторожно позвала я. — Мне бы не хотелось проявлять неуважение, но очень интересно знать, что теперь будет с нами? Кто станет хозяином Ривертона вместо лорда Эшбери?