Джонатан Фоер - Полная иллюминация

Было уже 7:10, когда мы вновь поехали. Нам понадобилось всего несколько минут, чтобы найти супервей. Должен признаться, что это был красивый день, с избытком света от солнца. «Он красивый, да?» — сказал я герою. «Что?» — «День. Сегодня красивый день». Он опустил стекло в своем окне, что было допустимо, потому что Сэмми Дэвис Наимладшая заснула, и поместил голову за пределами автомобиля. «Да, — сказал он. — День бесподобный». Это сделало меня гордым, и я сообщил об этом Дедушке, и он улыбнулся, и я ощутил, что он тоже сделался гордым человеком. «Проинформируй его об Одессе, — сказал Дедушка. — Проинформируй его о том, как там красиво». — «В Одессе, — сказал я, развернувшись к герою, — еще красивее, чем здесь. Тебе никогда не доводилось свидетельствовать подобной вещи». — «Я хочу про это услышать», — сказал он и раскрыл свой дневник. «Он хочет услышать про Одессу», — сообщил я Дедушке, потому что хотел, чтобы он симпатизировал герою. «Проинформируй его, что песок на ее пляжах мягче женского волоса, а вода — как изнанка женского рта». — «Песок на ее пляжах — как изнанка женского рта». — «Проинформируй его, — сказал Дедушка, — что Одесса — лучшее место, чтобы стать влюбленным и еще сделать семью». Так я героя и проинформировал. «Одесса, — сказал я, — лучшее место, чтобы стать влюбленным и еще сделать семью». — «Ты когда-нибудь влюблялся?» — осведомился он у меня, что выглядело до того странным запросом, что я ему его возвратил. «А ты?» — «Я не знаю», — сказал он. «И я», — сказал я. «Я был на краю любви». — «Да». — «На самом краю, почти любил». — «Почти». — «Но никогда, нет, не думаю». — «Нет». — «Может, мне следует поехать в Одессу, — сказал он. — Я бы мог там влюбиться. Похоже, в этом будет больше смысла, чем искать Трахимброд». Мы оба засмеялись. «Что он говорит?» — осведомился Дедушка. Я сообщил ему, и он тоже засмеялся. На душе от этого стало бесподобно. «Покажи мне карту», — сказал Дедушка. Он проэкзаменовал ее, не прерывая вождения, и я должен признаться, что это сделало его слепоту еще недостовернее в моих глазах.

Мы произвели съезд с супервея. Дедушка возвратил мне карту. «Мы проедем около двадцати километров, а потом осведомимся у кого-нибудь про Трахимброд». — «Это благоразумно», — сказал я. Эта вещь прозвучала странно, но я никогда не знаю, что сказать Дедушке, чтобы не звучать странно. «Я знаю, что это благоразумно, — сказал он. — Конечно, это благоразумно». — «Можно мне еще раз лицезреть Августину?» — спросил я героя. (Здесь я должен признаться, что я жаждал лицезреть ее с тех пор, как герой впервые ее экспонировал. Но мне было стыдно объявить об этом.) «Конечно», — сказал он и зарылся в свою пидараску. У него было много дубликатов, и он вынул один, как игральную карту. «Держи».

Пока я обозревал фотографию, он обозревал красивый день. У Августины был прелестный волос. Это был тонкий волос. Мне не нужно было до него дотрагиваться, чтобы убедиться. Глаза у нее были голубые. Несмотря на отсутствие цвета в фотографии, я был уверен, что глаза у нее голубые. «Посмотри на эти поля, — сказал герой с указательным пальцем за пределами автомобиля. — Они такие зеленые». Я сообщил Дедушке, что сказал герой. «Сообщи ему, что для сельского хозяйства эта земля высшей пробы». — «Дедушка жаждет, чтобы я тебе сообщил, что для сельского хозяйства эта земля наивысшей пробы». — «И еще ему сообщи, что значительная часть этой земли была уничтожена, когда пришли нацисты, а до этого она была еще прекраснее. Они бомбили самолетами, а потом наступали в танках». — «По ее виду не скажешь». — «Здесь все сделали заново после войны. Раньше было по-другому». — «Ты здесь был до войны?» — «Посмотрите на тех людей: они работают на полях в одном нижнем белье», — сказал герой с заднего сиденья. Я осведомился об этом у Дедушки. «В этом нет ничего абнормального, — сказал он. — Утром здесь очень жарко. Избыточно жарко, чтобы тревожиться о верхнем белье». Я сообщил об этом герою. Он заполнял многочисленные страницы в своем дневнике. Я хотел, чтобы Дедушка продолжил предыдущее собеседование и сообщил мне про когда он был в этих краях, но я ощутил, что то собеседование закончилось. «Какие старые люди работают, — сказал герой. — Некоторым из тех женщин должно быть лет шестьдесят или семьдесят». Я осведомился об этом у Дедушки, потому что тоже не находил это подобающим. «Это подобающе, — сказал он. — Тут горбатят, пока не вгонятся в гроб. Твой прадед умер в полях». — «Прабабушка тоже работала в полях?» — «Они работали вместе, когда он умер». — «Что он говорит?» — осведомился герой и тем помешал Дедушке продолжать, и я снова ощутил, лицезрея Дедушку, что это был конец собеседованию.

Я впервые слышал Дедушку говорящим о своих родителях, и мне хотелось узнать из него гораздо больше. Что они делали во время войны? Кого спасли? Но я чувствовал, что промолчать по этому вопросу было для меня элементарной вежливостью. Он заговорит, когда ему будет необходимо заговорить, а до той поры я буду упорствовать в молчании. Вот почему я сделал то же, что делал герой, а именно стал смотреть в окно. Не знаю, сколько свалилось времени, но знаю, что свалилось много. «Красиво, да?» — сказал я ему без разворота. «Да». В следующие минуты мы не пользовались словами, а только свидетельствовали сельскохозяйственные угодья. «Сейчас благоразумное время осведомиться у кого-нибудь, как добраться до Трахимброда, — сказал Дедушка. — Думаю, что он от нас не больше, чем в десяти километрах удаленности».

Мы сдвинули автомобиль на обочину, хотя было очень трудно ощутить, где истекала дорога и приступала обочина. «Иди осведомись у кого-нибудь, — сказал Дедушка. — И еврея возьми». — «Ты пойдешь?» — спросил я. «Нет», — сказал он. «Пожалуйста». — «Нет». — «Идем», — проинформировал я героя. «Куда?» Я указал пальцем в поле, на табун мужчин, которые курили. «Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?» — «Конечно», — сказал я, потому что жаждал, чтобы герой почувствовал себя вовлеченным в каждый аспект нашей поездки. Но по правде, я также боялся мужчин в поле. Я никогда не разговаривал с такими людьми — людьми бедными и сельскохозяйствующими, — и подобно большинству жителей Одессы, я говорю на смеси русского и украинского, а они говорят только по-украински, и хотя русский и украинский звучат схоже, люди, которые говорят только по-украински, иногда ненавидят людей, которые говорят на смеси русского и украинского, потому что очень часто люди, которые говорят на смеси русского и украинского, приходят из больших городов и думают, что они значимее людей, которые говорят только по-украински и приходят с полей. Мы так думаем, потому что мы действительно значимее, но это для другого рассказа.