Патрик Несс - Больше, чем это

И если он сам сейчас тут, то где Гудмунд?

— До темноты обратно в дом лучше не соваться, — предупреждает Реджина. — Можно спать по очереди. Кто-то один будет дежурить.

Сет сразу же сознает, как устал: почти всю ночь без сна, потом пробежка, потом целый день на адреналине. Удивительно, вообще-то, как у него глаза еще сами не закрылись.

— Хорошо. Но когда я проснусь…

— Когда проснешься, — обещает Реджина, — я расскажу, как попасть в тюрьму.

— Прости меня, — выпалила Моника в дверях, даже не поздоровавшись. — Я не хотела. Просто разозлилась и…

Сет вышел на холод, закрыв за собой дверь:

— Ты о чем? Что происходит?

Она посмотрела на него со страхом. Да, другого слова не подберешь. Она боялась того, что сейчас придется сказать. Сет почувствовал, как у него леденеет в животе.

— Моника?

Вместо ответа она подняла глаза к небу, словно надеясь найти там поддержку. Сет тоже машинально посмотрел наверх. Погода уже которую неделю в преддверии Рождества стояла морозная, но без снега. Небо, вымазанное серым, хмурилось, словно зажимая снег нарочно, из злости.

Сет перевел взгляд на Монику — она плакала.

И он сразу догадался.

Потому что — ну, чего еще ждать? Ясное дело, у него сейчас отнимут еще одну радость жизни. Осталось лишь узнать как именно.

— Вы с Гудмундом… — пробормотала Моника, шмыгая замерзшим носом и выдыхая облачка пара поверх шарфа. — Вы с этим гадом Гудмундом… — Она напоминала дошкольницу в своей толстенной зимней куртке и вязаной шапке с красными оленями, которую носила с тех незапамятных времен, когда шапка сползала ей на нос. Носила до сих пор, даже не смеха ради, и без этой шапки Монику невозможно было представить, это ее характерная черта, как прическа или смех. — Все правильно, — сказала она. — Теперь-то, конечно. Я бы сама вам этого пожелала, если бы кто спросил. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Тебе пожелала бы, Сет. Чтобы ты был счастлив.

— Моника, — едва слышно шепнул Сет. — Моника, я не…

— Только не говори, что это неправда. Не надо. Не делай вид, что это были просто игрушки, и так все идет прахом…

— Прахом? — нахмурился Сет.

— Здравствуй, Моника, — прогремел над ухом мамин голос. За мамой на крыльцо вывалился Оуэн — закутанный, как мумия, в одной руке термос, в другой — футляр с кларнетом. — Ты почему держишь друзей на пороге, Сет? Вы себе все отморозите. — Она улыбнулась гостье, но, увидев лицо Моники, сразу же стерла улыбку. — Что случилось?

— Ничего! — Моника, изобразив бодрость, вытерла нос перчаткой. — Простыла немного.

Она даже покашляла в ладошку для убедительности.

— Ну, хорошо. — Мама явно не поверила, но, судя по тону, объяснением удовлетворилась. — Тем более идите в дом. Чайник еще горячий.

— Привет, Моника! — радостно поздоровался Оуэн.

— Привет, Оуэн.

— Мы сварили горячий шоколад, — помахав термосом, похвастался он.

Моника натужно засмеялась:

— Оно и видно. У тебя вся мордаха в нем.

Оуэн только улыбнулся в ответ, даже не пытаясь вытереть перемазанный в шоколаде рот.

— Правда, идите внутрь, — повторила мама, ведя Оуэна к машине. — Тут такой колотун. — Она помахала на прощание, садясь за руль. — Пока, Моника.

— До свидания, миссис Уэринг, — помахала в ответ Моника.

Не сводя с них серьезного взгляда, мама покатила прочь, увозя Оуэна на занятия.

— Колотун. Что еще за зверь? — пробормотала Моника.

— Моника… — Сет обхватил себя руками — не только в попытке спастись от холода, пробирающего до костей под тонкой рубашкой. — Говори давай.

Она снова помолчала, переминаясь с ноги на ногу, пересиливая себя.

— Я нашла пару фотографий, — наконец выдавила она. — На телефоне Гудмунда…

Вот и все. Вот так вот просто. Мир рушится с тихим вздохом.

— Прости, Сет. — Моника снова залилась слезами. — Мне так жаль…

— Что ты сделала? Что ты с ними сделала, Моника?

Она поежилась, но не отвела взгляд. Это он запомнит. Что ей хватило храбрости и совести не отвести взгляд.

Но все равно, будь она проклята. Навеки.

— Я послала их Эйчу. И всем остальным из школы, кого нашла у Гудмунда в адресной книге.

Сет ничего не ответил, просто попятился, словно опрокидываясь, и рухнул на каменную скамью, которую родители держали на крыльце.

— Прости, — прорыдала Моника. — Я в жизни так ни о чем не жалела…

— Почему? — прошептал Сет. — Почему ты это сделала? Зачем ты?..

— Я разозлилась. Так разозлилась, что даже подумать не успела.

— Но почему? Ты же моя подруга. То есть все, конечно, знают, что он тебе нравится, но…

— Эти фотки… Там… Это ведь не секс — секс я, наверное, могла бы понять, но там…

— Что?

Она посмотрела ему в глаза:

— Там любовь, Сет.

Она умолкла, и он не стал уточнять, почему любовь задевает ее сильнее.

— Я его первая полюбила. Прости, тупая отмазка, я знаю, но я полюбила его первой. До тебя.

Даже летя в бездну, даже чувствуя нарастающий гул обвала — самое сокровенное теперь известно всем: друзьям, родителям, всей школе, — он думал только о Гудмунде, о том, что жизнь еще наладится, если с Гудмундом все в порядке. Он вытерпит что угодно, если Гудмунд будет с ним.

Сет встал:

— Я должен ему позвонить.

— Сет…

— Нет, мне нужно с ним поговорить…

Он открыл дверь и…

Сет просыпается. Он лежит, свернувшись клубком у сигаретной стойки, подложив под голову какие-то задубевшие кухонные полотенца. Сон улетучивается, и Сет пытается не улетучиться вместе с ним.

Один разговор на крыльце. Несколько слов от Моники на пронизывающем холоде. Вот оно — начало конца.

Начало пути, который привел его сюда.

Но почему приснилось именно это? В его жизни случались моменты и похуже, даже в здешних снах возникали куда более мучительные воспоминания. И почему оборвалось именно на этом месте? Он открыл дверь и…

Сет не помнит, что было дальше. Помнит, конечно, как лихорадочно пытался связаться с Гудмундом, но что случилось, когда он вошел внутрь…

Почему-то этот момент не дает ему покоя. Что-то там есть. Что-то неуловимое.

Над ним наклоняется Реджина:

— Плохой сон?

— Я что, кричал? — спрашивает Сет, садясь. На нем, как ни странно, все та же экипировка для бега. Уже попахивает.

— Нет, но ведь обычно они хорошими не бывают.

— Бывают.

— Ага. — Реджина усаживается рядом и протягивает бутылку с водой. — Но даже от хороших потом очень, очень плохо.