Валентин Черных - Свои

— Вы обязаны были предупредить меня за месяц, — сказала хозяйка, — поэтому заплатите за месяц вперед.

Я молчал.

— Хотя бы за половину месяца.

Я повесил телефонную трубку, зная, что она на меня не может жаловаться, потому что сама нарушала закон о прописке. Я поймал такси и переехал в свою комнату в общежитии. Мой приезд не обрадовал сценариста с четвертого курса, он за месяцы моего отсутствия привык жить один в комнате.

— Надолго? — спросил он.

— Через несколько дней я сниму другую квартиру, — пообещал я, зная, что не сниму: мои денежные запасы закончились.

Утром студенты уходили из общежития на занятия в институт, я варил себе кофе, читал газеты и журналы: «Искусство кино» и «Советский экран», в те годы выпускались только два киножурнала. Старики режиссеры делились воспоминаниями об Эйзенштейне, Пудовкине и Довженко — трех кинорежиссерах, канонизированных советской властью за их революционные фильмы, писали воспоминания уже и режиссеры послевоенного поколения. Меня история кино не интересовала. Я читал уже устаревшую для меня информацию о съемках новых фильмов, — если снимают, значит, актеры уже выбраны и утверждены. Я многому научился у пани Скуратовской. Она все запоминала: имена режиссеров, названия их картин, она восхищалась ролями известных, малоизвестных и совсем неизвестных актеров и актрис. В кино, как и во всем советском обществе, действовал уже хорошо отлаженный механизм. Режиссеры, актеры, сценаристы, как в часовом механизме, располагались на определенной шестерне-круге. На малой шестерне были талантливые и признанные, их было немного, но им давали возможность ставить классику, потому что их классика чаще всего приносила призы на международных фестивалях. На более крупной шестерне крутились лояльные к власти режиссеры, ставя фильмы о революции, о войне, о целине. На самой большой шестерне крутились все остальные: середняки, молодые, совсем тупые, но со связями, снимающие в порядке общей очереди.

И актеры находились каждый в своем круге. Талантливые, известные, на которых всегда был спрос; способные, но малоизвестные — они переходили из круга в круг; были профессиональные середняки, типажные, характерные, на большую роль или на эпизод. Режиссеры со всех кругов были сцеплены с кругом чиновников. Я ни в один из этих кругов за годы учебы в институте не вошел. Каждый из актеров сохранял и поддерживал связи в своем круге, все время пытаясь перейти с этого широкого круга в более узкий.

Мне не везло. Обычно мастер еще некоторое время и после окончания поддерживает ученика. Я радовался, когда ушел из мастерской Классика и меня взял другой мастер, тоже почти классик. Но он редко появлялся в мастерской, я одним из последних узнал, что он безнадежно болен. После похорон его мастерскую слили с мастерской Классика. И я снова попал к нему и к Великой Актрисе. Со мною уже не пытались расправиться, меня просто не замечали. Я держался. У меня все время уходило на учебу, и я все еще не расстался с иллюзией, что если ты достоин, то тебя заметят и оценят. Я ставил конкретные локальные задачи и решал их. В июне я решил главную свою задачу — защита диплома.

Вчера я получил диплом актера кино и театра, вчера меня бросила женщина, сегодня я был никем, в любой момент меня могли попросить выехать из общежития. Я подсчитал оставшиеся деньги. При жесткой экономии я мог продержаться неделю, следовательно, я должен начать зарабатывать деньги уже сегодня. Но лето в разгаре, актеры на роли утверждены, съемочные группы выехали в киноэкспедиции, показываться в театрах бессмысленно — начались летние гастроли. Просчитав все варианты, я поехал в магазин Альтермана-старшего. Я отработал две недели грузчиком в магазине Альтермана-старшего, получил больше, чем рассчитывал получить, и половину положил на сберегательную книжку. Поиграл в беспечного и щедрого — и хватит. Кто-то всегда надеется, что его лотерейный билет выиграет, я никогда не верил в случай, в удачу, в везение. На все, чего я добился пока, приходилось затрачивать время и энергию.

Получив деньги, я пришел в партком института, чтобы заплатить членские взносы.

— На съемках подработал? — спросил секретарь парткома Малый Иван, в моей жизни появится еще и Большой Иван.

— Грузчиком подработал.

— Да… — протянул Иван. — Несправедливо. Высшее все-таки образование.

— Нормально, — ответил я.

— Чего уж нормального, — возразил Иван. — Молодой, с образованием, да ты должен нарасхват идти.

— Пока не иду.

— Это «пока» может продлиться всю жизнь… И ничего сделать нельзя. Я пытаюсь помочь и другим актерам. Всех режиссеров же знаю, все были студентами. Говорю: возьми, хороший парень ведь. А он: не вижу его в этой роли. Тяжелая профессия у актеров. Как у женщин. И хорошая, и работящая, а не сватают. Другая — проблядь, негде печать ставить, а нарасхват. Послушай, на кафедре режиссуры идет прием в аспирантуру.

— Я в ученые не собирался.

— Ученые здесь ни при чем. В партийных органах, как и в актерском деле, тоже много неопределенного. Изберут, не изберут на очередном пленуме. Поругался с секретарем райкома или обкома, надо уходить в народное хозяйство. И я заметил, все в райкомах, обкомах и даже в ЦК стремятся защитить ученую степень, потому что сегодня ты начальник, а завтра никто, а ученая степень — это навсегда. Можешь преподавать, да и когда на должность назначают, есть два главных критерия: партийность и ученая степень. Ты член партии, русский, мужик, да если еще и кандидатом наук станешь, цены тебе не будет. Подавай документы, пока не поздно. Я с Афанасием договорюсь, чтобы он стал твоим научным руководителем. Он тоже классик, профессора ему и так бы дали, а он защитил все-таки диссертацию по своим книгам. Почему? Потому что умен. Без докторской диссертации нельзя стать академиком. А он уже член-корреспондент, а на следующий год будет баллотироваться в академики Академии педагогических наук. Завтра же подавай документы.

В этот же вечер я позвонил Науму. Он выслушал меня и сказал:

— Приезжай, обсудим.

Наум жил в новом микрорайоне в конце Ленинского проспекта. Двухкомнатная квартира в блочной пятиэтажке с обязательным набором мебели: раскладная тахта, раскладной стол, журнальный столик с двумя креслами, цветной телевизор. Полки с книгами от пола до потолка, обязательный шифоньер для одежды, переносный транзисторный приемник «Спидола», лучший из советских не по качеству звучания, — на «Спидоле» хорошо ловились вражеские голоса: «Свобода», «Голос Америки», — все как у всех.

Большинство советских интеллигентов с этим набором вещей прожили всю жизнь.