Дина Рубина - Синдикат

Пробегая по коридору второго этажа мимо кабинетов, поймала себя на том, что читаю имена на табличках. Ни одного Азарии на глаза не попалось. Уже выходя из здания, я спросила у охранника, сидящего над присутственным журналом, в котором отмечались все посетители Синдиката:

– Слушай, в каком департаменте сидит Азария?

– Азария? А фамилия? – спросил тот.

– Фамилии не знаю...

– Так выясни в департаменте Кадровой политики, а то я здесь недавно, не со всеми знаком...

Я поленилась возвращаться, опасаясь, что меня перехватит еще какой-нибудь начальник. Ладно, подумала, успеется. В конце концов, отзовется же он когда-нибудь на мои страстные оклики...

Вышла, и сразу увидела на противоположном углу улицы старого шляпника. Он так и сидел на своем высоком табурете, будто никуда не отлучался с него все те месяцы, что меня здесь не было. И вдруг – через дорогу! – он узнал меня и стал приветливо зазывать ладонью, что-то хрипло выкрикивая...

Я переждала поток машин и подошла к нему. Моя черная шляпа висела на болванке точнехонько на том же месте.

– А я узнал тебя! – начал он. – Сказал себе: это та куколка, которой идет черная шляпа...

– Это та куколка, – перебила я, чтобы сразу сбить с него елейный тон зазывалы, – которая умеет торговаться и ни за что не даст себя облапошить.

– Конечно, конечно! – спохватился он. – Сядь вот сюда, я угощу тебя настоящим турецким кофе...

Вытащил из-под прилавка пластиковый табурет и достал из сумки термос. – Как тебе нравится погодка?

– Февраль, – отозвалась я, неожиданно для себя усаживаясь. – ...А ты что, так и сидишь тут весь день?

Он развел руками: – Мой бизнес... Я сижу на этом углу тридцать восемь лет, с Божьей помощью...

Не много же наторговал с Божьей помощью за тридцать восемь лет этот старый хитрован, если не может снять приличный магазин...

– А ты плюнь на заработки, поезжай куда-нибудь, отдохни...

Он покачал головой:

– Не-ет, не могу... Кто ж меня заменит? Я ни разу никуда не выезжал из Страны... А куда? Куда, спрашиваю тебя, ехать? И что я там увижу такого, что хотелось бы мне прижать к сердцу?

Он достал откуда-то одноразовый стаканчик, дунул в него, выдувая пыль, отвинтил крышку с термоса, и черная дымящаяся струя кофе, благоуханного даже на расстоянии, нырнула в стакан...

– Ты поэт, – заметила я, отхлебнув глоток. – А! Замечательно... Крепкий...

– Страшно, – сказал он, качая головой, – страшно упали цены...

– Да? – оживилась я, – и на сколько же упала цена на мою шляпу?

Он спохватился:

– На эту? Побойся Бога! Эта – ручная работа, можешь свернуть ее в трубочку – ей ничего не...

– Слышали эту песню... Ты хочешь сказать, что падают зарплаты, падает уровень жизни, рушится экономика, а эта сраная шляпа пребывает в благоденствии своих 70 шекелей?

– Эта уникальная шляпа – оглянись, найдешь ли ты такую во всем Иерусалиме, – по-прежнему остается в своей небольшой стоимости...

– Тогда ты будешь носить ее сам.

Я допила кофе и выбросила стаканчик в мусорный бак.

Наперерез из кустов к помойке, вздыбив хвост, галопом промчалась скаковая кошка. На углу улицы красовался щит с глазастым трамваем, что вываливался на прохожих, как бы удивленно читая надпись внизу щита, о сроках сдачи работ на данном участке пути...

– Перекопали весь город, – заметила я, – ноги обломаешь, пока пройдешь... И ничего толкового пока не видно... Ты веришь в этот трамвай?

– А, – сказал он, – слушай, Иерусалим Тита пережил, римский плуг, арабских коз... Н у, так пойдет здесь трамвай, или не пойдет здесь трамвай...

А вот сколько, скажи... положа руку на сердце, ты дала бы за эту шляпу?..

– Когда я торгуюсь, то не кладу руку на сердце, оно у меня для других целей... Но сорок шекелей по-прежнему мне не жалко.

И еще в течение минут десяти мы оба наслаждались нашим бессмысленным торгом. Я не собиралась зимой покупать летнюю шляпу, он знал это и не хотел прежде времени спускать цену... Февральский ветер пощипывал веки, стыли руки без перчаток, которые я не взяла сегодня из дома, обманутая дневным теплом. Бесстыжий трамвай со щита пытался заглянуть за угол, где стояли два мусорных бака, словно был одержим желанием увидеть – чем там лакомятся трое отважных иерусалимских кошек...

– Ладно, – проговорила я, поднимаясь. – Бог даст, будет и лето на этой улице... Тогда и продолжим нашу захватывающую беседу...

За два дня до нашего возвращения в Москву им удалось взорвать кафе в центре Иерусалима, – чудесное уютное кафе, любимое место встречи студентов. Я не раз бывала там, помнила интерьер: старые кованые лампы на цепях, свисающих со сводчатого потолка, плетеные этажерки с книгами современных писателей, антикварные круглые столы с венскими стульями, и по углам – несколько потертых “вольтеровских” кресел, накрытых пледами... Это было время ланча, перерыв между занятиями в академии Бецалель и двух колледжах неподалеку.

Одиннадцать убитых, двадцать девять – раненых... Вот что мучит меня, от чего я никогда не могу отвязаться: я представляю себе дальнейшую жизнь тех, кто выжил, – всех этих моих ночных попутчиков до рассвета... этих счастливчиков, о которых никто и не говорит, о которых впоследствии не вспоминают, поскольку поспевают новые жертвы; тех, кого политики, журналисты, дипломаты вообще не принимают во внимание, – я представляю себе дальнейшую долгую жизнь этих везунков, до конца обреченных на костыли, протезы, коляски, на собаку-поводыря, на клинику для душевнобольных...

– Знаешь, в чем единственное везение? – сказала мама, – что Толик, внук Нины Моисеевны, ушел оттуда буквально за пять минут до взрыва!

...В аэропорту, в зале вылета мы столкнулись с Яшей Соколом, – он с детьми тоже возвращался из отпуска. Его дочери спали прямо на ковровом покрытии пола, головами на своих рюкзачках, в одинаковых позах, посреди колготни “Дьюти-Фри”, галдежа и рева самолетов... Растолкать и поднять их отцу удалось только за пять минут до вылета. В самолете мы с Яшей сели рядом, обнаружив, что соскучились не только по ежедневным встречам, но и по синдикатовской необязательной болтовне, по сплетням, по идиотским анекдотам Петюни... словом, по “нашим монастырским новостям”...

Заговорили о недавнем взрыве в кафе.

– Я ведь преподавал года два в Бецалеле, – сказал Яша. – Ездил раз в неделю из Хайфы, и мне было невнапряг, занятно было. Много интересных ребят. Вчера заезжал в Синдикат, а потом наведался в Бецалель, кое с кем встретиться... Захожу в буфет, беру кофе, сажусь. Слышу, студенты за соседним столиком обсуждают – кто из знакомых погиб, кто ранен... и в процессе разговора – а это, как я понял, студенты факультета мультипликации, – они, сами того не замечая, начинают придумывать сюжет мультика: жара, обвешанный взрывчаткой террорист, отдуваясь и обливаясь потом, подходит к киоску с водой и говорит: – Уф! Если я сейчас не выпью стакан воды, я взорвусь!