Лина Данэм - Я не такая. Девчонка рассказывает, чему она «научилась»

В семье очень любили эту историю и говорили: «год, когда Грейс была лесбиянкой»; «случай на Мэдисон-лейн». Грейс смеялась, как будто мы вспоминали обычный детский ляпсус. Мы же смеялись над шуткой. Но это была не шутка.

Признание Грейс воспринималось не как неожиданное откровение, а как подтверждение подозрений, которые мы не решались высказывать вслух. В старших классах она оставалась над схваткой: возглавляла дискуссионный клуб, состязалась с соперниками в риторике, затем бежала на теннис, переодевшись в хрустящую белую юбочку, — демонстрировала полное пренебрежение к гормональной истерии, охватившей ее одноклассниц. Мы считали, что она превосходит других в развитии и слишком необычна, чтобы тратить время на сердечные увлечения.

— В колледже она все наверстает, — говорили мы. — Будут и развлечения, и отдых, и поклонники.

Грейс отвечала на мои вопросы вежливо, твердо и невозмутимо, методично доедала пад-тай и каждые две минуты привычно бросала взгляд на мобильник. Главное, что я хотела знать: когда она поняла, страшно ли ей, нравится ли ей кто-нибудь. И еще кое-что я не решилась спросить: «Чем я тебя разочаровала или подвела? Почему ты решила, что ты одинока? Кому ты призналась до меня? Это я виновата, это из-за медицинской маски?»

Грейс рассказала, что у нее уже был роман, на летних курсах во Флоренции, с Джун — соседкой по комнате. Они почти каждую ночь целовались, но «никогда не обсуждали это всерьез». Я попыталась представить, как выглядела Джун, но в воображении возникал только белоснежный манекен в парике.

Я стала ждать, когда Грейс откроется родителям. Из-за моей нелюбви к секретам ожидание обернулось пыткой. Я молила Грейс признаться им ради нее самой, но знала, что на самом деле — ради меня. Я всегда терпеть не могла недомолвок и выкладывала все начистоту. Но Грейс еще была не готова, и я напрасно улещивала ее и пинала под столом за обедом. Мне удалось сдержать свой язык, хоть я и боялась, что меня настигнет болезнь Туретта[64] и я вдруг заору: «Грейс — лесбиянка!»

Однажды утром мама появилась на пороге спальни, все еще в халате, взъерошенная и с запавшими глазами.

— Я совсем не спала, — устало произнесла она. — У Грейс есть секрет, и я его знаю.

Я сглотнула.

— И что же это, по-твоему?

— Она поздно приходит из школы. Я спрашиваю, как прошел день, — ноль внимания. Ее мысли где-то далеко.

Мама с огорченным видом отхлебнула кофе.

— По-моему, у нее роман с учителем латыни.

— Мам, нет, — сказала я.

— Ну а как еще это объяснить?

— Подумай, — прошептала я сквозь зубы. — Просто подумай.

Я выждала, чтобы она могла догадаться, но хватило меня ненадолго.

— Грейс — лесбиянка!

Мама разрыдалась еще сильнее, чем я. Как потрясенный ребенок. Или мать, которая упустила что-то важное.

Через несколько лет Грейс призналась, что выдумала всю историю с Джун. Просто ей надо было как-то доказать, что она взаправду лесбиянка. Я испытала большое облегчение, убедившись, что Грейс не скрывала от меня никаких влюбленностей.

Скоро Грейс окончит колледж. За четыре года ее загадочность поуменьшилась, зато выросло самосознание. Она превратилась в нестандартную, странную женщину, временами еще впадает в угрюмую холодность, но при этом обожает хохотать и постоянно нуждается в энергичных развлечениях. Иногда она стискивает меня и щекочет, и меня раздражает прикосновение ее длинных холодных пальцев — оборотная сторона медали, которую когда-то я и не надеялась заслужить. Читая ее тексты (а пишет она нечасто), я испытываю нездоровую зависть к тому, как работает ее мысль, и к тому, что творит она исключительно ради удовольствия и не рвется стать знаменитой.

Одевается Грейс как гавайский уголовник: свободные цветастые рубашки и костюмы не по фигуре, мокасины на босу ногу. Отношение к сексу у Грейс более современное, чем у меня, и в нем есть тот радикализм, который я безуспешно искала. Она просыпается со спутанными волосами и так и выходит из дому, часто на весь день. Ее влечет к необычным женщинам, творчески настроенным, с крупными носами и кукольными глазами. У нее обостренное чувство социальной справедливости, и она отлично видит анахронизмы и противоречия. Она худая, но не любит физических упражнений. Мужчины от нее без ума.

1. Все суются не в свое дело, но любая история начинается со слов: «И вот я сижу, занимаюсь своими делами…»

2. Правила больше похожи на рекомендации.

3. Нью-Йорк — это больше чем Манхэттен или даже Бруклин. А Рузвельт-Айленд, Сити-Айленд, Рикерс-Айленд! Известно ли вам, что на Статен-Айленде существует коммуна, глава которой — карлик? Что в Бруклине есть особняк в колониальном стиле, где живут японский хирург и его слепая жена, по крайней мере так мне рассказывали? Что в Чайнатауне продают черепашек, от которых легко можно заразиться сальмонеллезом, но они такие прелестные, что вы пойдете на риск?

4. Таксисты. Я обожаю их и готова поспорить, что нет на свете более остроумного, пестрого, эксцентричного подвида человеческих существ, чем мужчины (и редко — женщины), нанимаемые нью-йоркской Комиссией по такси и лимузинам. В конце семидесятых мой отец несколько месяцев водил такси, и во втором классе я всем говорила, что он по-прежнему работает таксистом.

5. Все ненавидят костюмы. Даже деловые люди и чиновники.

6. Как ни бесят меня фильмы, где режиссер «признается в любви к Нью-Йорку», «Нью-Йорк — третий герой любовной истории», я признаю, что нет ничего киногеничнее уголка Среднего Манхэттена зимой или парома на Статен-Айленд в середине августа.

7. Круглосуточная аптека на углу Восьмой и Сорок восьмой улиц, где попросить клонопин в три часа ночи так же нормально, как жителю городка Бетесда прийти за молоком в пять утра.

8. Окружающие не всегда вежливы, но иногда больше чем вежливы — добры. Они дадут вам выпить чаю, когда у вас не найдется мелочи. Или пропустят в такси, которое поймали первыми, если вы плачете. Или разрешат посетить туалет, не заставляя ничего покупать. Бросятся на помощь, если вы на полном ходу угодили каблуком в выбоину. Помогут поймать перепуганного вислоухого кролика, который несколько недель жил на парковке в квартале Дамбо.

9. Здесь всем дают клички. Буквально всем. Если у вас есть влагалище, природное или искусственное, вас будут звать «mamí»[65], «сладкой» или «Бритни Спирс». Народ знает толк в кличках. Например, однажды моя сестрица шла по улице в толстых темных очках, и какой-то бездомный пробормотал ей вслед: «Займись со мной ботаникой».