Маша Трауб - Я никому ничего не должна

Мне тоже хотелось умереть. Я лежала и думала, что совсем не хочется оставаться одной. У меня не было ничего, что бы держало здесь, – ни семьи, ни детей, ни родителей. Никого, кто бы во мне нуждался. И не было человека, который встряхнул бы меня, вдохнул жизнь, заставил встать, начать шевелиться. Я была предоставлена сама себе – делай что хочешь. Живи как хочешь. Или не живи.

Долго, очень долго я думала только о маме. И о папе. Перебирала фотографии, вытирала пыль с полок, отвечала на телефонные звонки. Звонили мамины коллеги – выражали соболезнования. Звонила мамина любимая медсестра Кариночка – плакала в трубку, и я ее успокаивала. Звонили клиенты и просили к телефону маму.

– Ее нет, – отвечала я.

– А когда будет? – спрашивали на том конце провода.

– Никогда. Она умерла.

Я так часто произносила эту фразу, что привыкла. Говорила спокойно, буднично. А невидимый мне пациент замирал и умолкал. Потом, собравшись с мыслями – я никого не торопила, молчала, – спрашивал, когда это случилось, произносил какие-то слова утешения, соболезнования.

Так странно, звонков с просьбами о консультации в те дни было очень много. Только они выводили меня из состояния апатии – приходилось вставать к телефону, отвечать. Я думала: где же вы были, когда мама была жива, когда она днями сидела и гипнотизировала телефон?

Некоторые даже спрашивали: «А вы никого порекомендовать не можете?» Я сначала вскидывалась от возмущения, кричала «Нет!» и бросала трубку. А потом решила для себя, что они – больные – ни в чем не виноваты, им нужна помощь. И стала давать телефон Кариночки, которая продолжала вести мамины «дела».

Однажды я проснулась старой. Это было на сороковой день после маминой смерти. Я эти годовщины не отмечала, потому что мне казалось это диким. Я отмечала каждый день без нее, каждое утро, каждый вечер. Тогда, только в то утро, я заплакала. И плакала долго, несколько дней. Ходила по квартире, наливала чай, вытирала крошки со стола, включала телевизор, перекладывала тетради, а слезы лились и никак не заканчивались. Я помню, как мама однажды, вытирая мне, маленькой, слезы, сказала:

– А знаешь, где живут слезки?

– Где?

– В слезном озере. Правда, красивое название?

– Правда.

– Будешь много плакать, озеро обмельчает, и слезки кончатся. А они нужны для глаз, чтобы сияли и были красивые.

Я тут же перестала плакать.

Оказалось, что слезное озеро у меня бездонное. Маму я оплакиваю до сих пор. Как только ее вспоминаю, начинают течь слезы.

Об Андрее я тоже тогда думала, но гнала от себя эти мысли. Запрещала себе даже вспоминать. Но все равно мысли не давали покоя: почему так все сложилось, точнее, не сложилось?

Тогда я совершила главную ошибку – приняла вину на себя. Решила, что все произошло из-за меня. Андрей ушел, потому что я была ему неинтересна. Мама умерла, потому что меня не было рядом. Я хотела усидеть на двух стульях, а рухнула на пол.

Это неправда. Неправильно, нельзя брать на себя слишком много. Я не была виновата.

Меня угнетала оставшаяся недосказанность, недоговоренность. И с мамой, и с Андреем, хотя как я могу сравнивать? С мамой мне хотелось поговорить по-взрослому, на равных. Хотелось узнать, о чем она молчала столько лет. От Андрея мне тоже нужны были слова, какое-то объяснение. Мне нужно было понять: почему все так произошло? Что я сделала не так? Нужно было поставить точку. Подписать карту, как делала мама, и положить ее в стопочку. У мамы в бумагах – она любила выписывать интересные данные исследований – я прочла, что мужчины рвут эмоциональную связь в одно мгновение, одна минута – и все, а женщинам нужны годы. Наверное, это правда. Иначе, почему я сейчас о нем вспоминаю? Столько лет прошло… Господи, сколько же прошло лет… Даже страшно становится.

Я вернулась на работу в школу раньше, чем собиралась. Честно говоря, тогда я вообще не хотела возвращаться в школу. Физически не могла. Даже ночью, лежа без сна, придумывала, как пойду на курсы медсестер, да хоть кройки и шитья, и начну новую жизнь. Но звонили мамы из родительского комитета и суматошно, истерично говорили, что на носу экзамены, а дети не напишут сочинение. Замены мне не нашли. Звонила Нелли Альбертовна и строго, как учительница с ученицей, велела брать себя в руки.

– Я не могу, – сказала я ей, – не хочу.

– Ты? – уже другим тоном сказала Нелли Альбертовна. – Ты все можешь. Нужно занять себя делом, переключиться на другие заботы. Все отойдет. Не сразу, но быстрее, чем ты думаешь. Сама удивишься. Выходи с понедельника.

– Не хочу.

– Надо, Сашенька, надо. Сначала ты будешь заставлять себя, а потом втянешься. Работа – самое лучшее лекарство от всех бед. Поверь мне.

– Я плачу все время.

– Понимаю. Но очень скоро ты начнешь смеяться.

– Нет. Смеяться я уже никогда не буду.

– Ты же учительница, работаешь с детьми, так что будешь и смеяться, и плакать одновременно. Ты им нужна, а они тебе.

Эта фраза завуча стала решающей. Я поняла, что действительно нужна своим ученикам, у которых на носу выпускной экзамен, и только я могу их подготовить. А они нужны мне, чтобы я не похоронила себя заживо.

Была еще одна причина. Я хотела увидеть Андрея, хоть и боялась этой встречи. Поговорить с ним, объясниться. Даже не это. Я ждала от него извинений и каких-то искренних слов. Верила, что мне станет легче.

Нелли Альбертовна оказалась права. Я быстро переключилась на школьные проблемы и уставала так, что на остальные мысли не оставалось никаких сил. Дети были запущены, темы не пройдены, работы предстояло непочатый край.

Андрея я не видела – видимо, он специально старался со мной не сталкиваться.

– Нам нужно поговорить, – сказала я ему, случайно поймав на входе в класс перед уроком.

Не собиралась ничего говорить, но от неожиданности произнесла давно заготовленную фразу. И видела, прекрасно видела, как он испугался. Нет, даже не испугался, а начал раздражаться. Как будто у него резко заболел зуб.

– Не сегодня, ладно? – ответил он и скрылся в классе.

Уже после уроков я шла по коридору мимо кабинета Анаконды. Дверь была приоткрыта.

– Зайди в кулинарию, купи котлет, в магазине – мяса для Клуши, – услышала я голос директрисы.

– Хорошо, – отвечал Андрей.

– Держи, здесь должно хватить. – Директриса, видимо, отсчитывала ему деньги.

Я буквально влетела в учительскую, где сидела Нелли Альбертовна.

– За тобой гнались, что ли? – спросила она.

– Нет.

Мне очень хотелось у нее спросить, впервые в жизни захотелось посплетничать, но я не знала, с чего начать.

– Как вы? Что у нас хорошего? – спросила натужно я.

Завуч оторвалась от бумаг и внимательно на меня посмотрела.