Сергей Ведерников - Пятицарствие Авесты

— У тебя родился сын, Марк! — сказал он, как только они остались вдвоём.

Передав ему письмо, управляющий рассказал, как он довёз Софию с дочерью до дома отца, как их встретил счастливый дед, донельзя обрадованный приездом дочери и внучки, благодарный Иоанну за доставленную радость.

Марк читал письма Софии, где она писала, что у них родился сын, что он похож на него, что она назвала его Марком, что дед обожает внучат, что у них всё хорошо, не считая того, что она очень скучает по Марку, любит его и надеется, что он останется жив, приедет к ней и детям, заклиная его ими и умоляя беречь себя.

Из рассказа управляющего следовало, что отец Софии примерно одного возраста с Марком, а Иоанн очень подружился с ним, став практически его партнёром в торговых делах.

Выслушав всё это, сикарий спросил, что слышно об Иерусалиме.

— Голод, Марк! Страшный голод, — рассказывал управляющий. — Люди пытаются найти пропитание за стенами города и попадают в руки осаждающих, пойманных пытают и каждый день сотнями распинают на крестах под стенами. Но всё же тем, кто побогаче, удаётся вырваться из города даже семьями, и я встречал некоторых оттуда; но их мало, я думаю.

— Да… — угрюмо отвечал собеседник. — Это конец. То же самое я видел в Гамале.

— Но там же дети, Марк! Там Мариамма с внучатами. Я пытался в Тире узнать что-нибудь о фарисее Иаире, но никто не знает ничего существенного.

— Нам надо только надеяться, что Иаир постарается спасти дочь и внуков. О сыновьях и Иоанне надежду надо оставить: они воины и останутся там до конца.

— Я не могу понять, Марк, зачем ты ввязался в эту войну, втянул в неё сыновей?

Ведь здесь тихо, спокойно. В Скифополе хотя и римляне, но дела на плантациях под твоим контролем.

— Ну, скажем, не под моим, — усмехнулся Марк.

— Неважно, — продолжал Иоанн. — Времена погромов можно было переждать где угодно: в Тире ли, в Дамаске ли… Работники и без твоего участия восстановили хозяйство в Скифополе. А какой оно приносит доход! Прости меня, Марк, но ты все эти деньги тратишь на ненужную твоей семье войну.

— Оставим этот разговор, Иоанн. То же самое мне каждый день твердит Антония.

Расскажи-ка лучше, как твои дела, какие новости за морем?

— Ну, мои дела — это твои дела. Правда, скорее, дела Антонии, но всё хорошо, Марк. Торговля с колониями, особенно на берегах понта Евксинского, процветает. К сожалению, несколько досаждают пираты, но мы учимся обороняться, и у тебя прибавилось несколько судов. В последнее время хуже стали идти дела с Римом из-за беспорядков, там происходящих, но доходят слухи, что Веспасиан уже утихомирил столицу.

— Значит, Веспасиан в Риме? — задумчиво произнёс Марк.

— Да, армия его поддерживает, поддерживают и простолюдины: он привёз им хлеб из Египта.

— А что противники?

— Их уже нет в живых.

Собеседник молчал, думая о том, что если положение Веспасиана прочное, то раздор в империи закончился; а при таком положении дел, когда большая часть римских легионов находится в Иудее и при необходимости может быть увеличена без ущерба безопасности Рима, надеяться на серьёзную поддержку восстания парфянами не приходиться — воевать придётся только самим.

— Ходят слухи, что Нерон жив и скрывается где-то на островах?

— На Китносе объявился какой-то самозванец. Никто, правда, из высшего сословия не верит, что он Нерон, хотя среди простолюдья о нём много говорят: одни боятся его, другие надеются на лучшее с его приходом к власти.

— Послушай, Иоанн! Меня беспокоит вот что… Моя дочь и кое-кто из слуг связаны с общиной христиан, бежавшей из Иерусалима.

— Я знаю, Марк. Мне кое-что поручили передать для них.

Марк удивлённо взглянул на собеседника.

— Неужели и ты христианин? Ты, кто знает их историю?!

— Нет, конечно же… Но… Скажем так: я не против их идей.

Марк молчал: Иоанн, которого он считал почти сторонником зилотов, как оказалось, поддерживает сектантов от иудаизма, исповедующих идеологию, придуманную рабами.

— Ты знаешь, — продолжил управляющий, — я много думал над тем, что происходило и сейчас происходит на этом свете. Мы много говорили с тобой о справедливости, о равенстве. Но если всё это недостижимо здесь, в этой жизни, то где-то же это должно осуществиться. И христиане знают где: для тех, кто праведен и верует, — в царстве божьем.

— А почему ты думаешь, что это недостижимо здесь?

— Рим непобедим. Все восстания в империи подавлены. Спартак разгромлен. Даже если бы он и победил, то и тогда ничего бы не изменилось. Раб и господин, даже если бы поменялись местами, никуда бы не исчезли. Никому нет дела до несчастий другого, каждый заботится только о себе, о своей выгоде, о своём благополучии.

— Ну а как же зилоты, сикарии?

— Ты лучше меня знаешь, что кананиты — это сугубо иудейское движение, и если они добиваются равенства, справедливости и свободы, то только для своего народа, считая его избранным Иеговой. Иудей будет господином для язычника, тогда как христианское учение даёт надежду всем верующим в него. Оно говорит: «И последние будут первыми».

— Ну а как же я, мои сыновья, зять? Ты знаешь, сколько среди зилотов сирийцев, греков, арабов? Я атеист, мне наплевать на соображения религии, как и им. Мне, как и им, близки идеи свободы, проповедуемые движением, поэтому мы в нём участвуем, добиваясь их утверждения, распространения.

— Ваша война обречена, Марк, прости. Однако ты прав в одном: идеи равенства, настоящей свободы были всегда и, очевидно, всегда будут существовать, как всегда были и будут люди, их поддерживающие. Если бы я не знал вашу семью, зилотов, то, несомненно, был бы христианином. Иисус сделал Моисеев закон более человечным, приемлемым для всех, кто захочет жить по нему. Но — и это главное — если раньше было сказано: «Люби ближнего своего и ненавидь врага твоего», то он сказал: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас».

— Ты огорчил меня, друг, — проговорил Марк после некоторого молчания. — Я не думал, что влияние этой секты уже столь серьёзно.

— Общины христиан есть по всей империи. Христиан не везде любят, кое-где преследуют, но их становится всё больше и больше. В основном это рабы и беднота, но есть и знать.

— Как я понял, они не отрицают рабство?

— Нет. Иногда христианами бывают одновременно и господин, и раб.

— Что ты знаешь об избиении христиан Нероном шесть лет назад? Говорят, было много жертв?

— Это было ужасно, Марк. Я ведь был в Риме в то время. Ни о чём подобном мне не приходилось слышать ни раньше, ни позже. Не выдержав происходящего, я уехал из Рима. Для меня всё кончилось, но того, что мне пришлось увидеть, не забыть и на смертном ложе.

Он помолчал, словно собираясь с мыслями и сосредотачиваясь.

— Я уже говорил, что христиан не очень любят в тех городах, где есть их общины, к ним относятся с недоверием, иногда со злобой. Так было и в Риме шесть лет назад, когда императору Нерону пришло в голову перестроить город. В Риме вспыхнули пожары, а в пожарах обвинили христиан. Римляне всегда требовали от правителей хлеба и зрелищ, и вот теперь, чтобы успокоить взбудораженный демос, Нерон дал ему невиданные зрелища.

Марк не однажды был зрителем гладиаторских боёв, не однажды видел бои гладиаторов с дикими зверями, но о том, о чём рассказывал Иоанн, лишь только слышал. Христиан толпами сгоняли на арену цирка, где выпускали на них голодных зверей, травили собаками, одевали в одежду пропитанную смолой, и поджигали, превращая их в живые факелы. Наиболее гнусно поступали с женщинами, открыто насилуя, а потом умерщвляя их. По слухам, сам Нерон, одетый в звериную шкуру, участвовал в этом.

— Зверство — одна из черт характера этого императора. Очевидно, главная.

Поэтому с тех пор христиане зашифровывают его имя числом 666, называя это число числом зверя.

Марк кивнул в знак согласия: он знал об этом числе и о том методе, когда заменой букв цифрами какое-то слово можно выразить математическим числом.

— Ну а что ты привёз здешней общине?

— На одном из островов меня уговорили передать им какое-то послание, что я и должен сделать.

Марк попросил Петра позвать Елену, тотчас куда-то уведшую гостя.

После ухода Иоанна в комнату вошла Антония, которая, поговорив о хозяйственных делах, снова завела разговор о переезде в Херсонес; хотя находившийся рядом Пётр молчал, по его виду Марк понял, что тот был солидарен с его женой. Разговор этот затевался ею не впервые, но после того, что стало известно о положении в Иерусалиме, он не стал возражать столь категорично, как ранее.

Тревога, уверенно поселившаяся в доме, казалось, была незаметной, но каждый взрослый его обитатель носил её в своих мыслях; только иногда беззаботный детский смех разрывал напряжённость тревожного ожидания. Марк тем временем доводил до изнеможения своё крепнущее тело физическими упражнениями и тренировками с оружием, прерываясь лишь изредка для хозяйственных дел и занятий с внуками, которым уже давно были наняты учителя, обучавшие их тому, чему требовал дед, не обращавший внимания на протесты матерей и бабушки. Больше всего его заботил Андрей, уже хорошо обращавшийся с оружием, и ему он старался передать весь свой опыт бойца; для этой же цели им был нанят опытный ветеран, обучавший всех детей независимо от возраста и пола.