Борис Васильев - Глухомань

Вот такой абзац.

Ну, убрал, конечно. А убирая, понял, что это ведь она, Тамарочка моя бывшая, уговорила своего Спартачка явиться ко мне с коньячком и закуской. Утвердиться ей надо было, а не ему. Восторжествовать и самой себе доказать — ну, и мне заодно, — что правильно она поступила, бросив меня при первой же легальной возможности.

Спартака утвердили в избранной должности без всяких проволочек, чего и следовало ожидать. А вот того, что меня намереваются отправить в отпуск не тогда, когда я этого хотел, а когда чиновникам главка будет сподручнее, этого ожидать не следовало, но именно так и произошло. Мне позвонили аж из самой Москвы и сказали, что с первого числа грядущего месяца я иду в отпуск. Я расценил это как шутку, соответствующую числу и месяцу, но оказалось, что приказ кем-то там уже подписан и отмене не подлежит. После долгих перепалок по телефону за счет державы мне удалось договориться об отпуске на пятнадцать дней сейчас, а остаток — когда сам того пожелаю.

Новый первый принял должность — или как там у них это называется — и тут же собрал весь партхозактив района. Я намеревался уклониться под предлогом недовыполнения стреляющей продукции, но моя бывшая Тамарочка позвонила лично и лично попросила поприсутствовать. И я поприсутствовал, но…

Ох, хо-хо… Абзац.

Спортивный Спартак, что естественно, бодро излагал свои грядущие планы, стараясь при этом избегать какой бы то ни было критики в адрес предыдущего руководства нашей Глухомани. Теперь думаю, что не вследствие свойственной ему корректности — чего не было в нем, того и не могло вдруг оказаться, — а так, на всякий случай: не ищи сам себе врагов — завет известный. Но кроме универсальных специалистов решительно по всем направлениям деятельно-сти — то есть собственно партийных работников — в зале присутствовали и специалисты, с которых потом гнали стружку на точно таких же совещаниях. Я имею в виду хозяйственников, которые в нашем районе существовали в двух, так сказать, ипостасях, представляющих промышленные и сельскохозяйственные интересы. Смычка смычкой, но эти интересы всегда ревниво защищались их представителями. И когда представителям надоело намекать новому первому о своем существовании, они спросили его откровенно о завтрашних приоритетных направлениях его хозяйственной деятельности.

Мне стало любопытно, как же это он выкрутится, чтобы своим ответом не напрячь раньше времени ни овец, ни тем паче — волков. А он-таки выкрутился:

— Знаете, есть такое народное присловье. Всех баб не перелапаешь, но стремиться к этому нужно.

Резануло меня это на официальном собрании громко опубликованное «народное присловье». Любую ругань — особенно к месту — могу спокойно вынести, но пошлость — извините. Пошлость — комок грязи, посланный лично в твою физиономию. Но мужики по-жеребячьи заржали, а три присутствующие дамы смущенно, но весьма поощрительно заулыбались, и глазок не потупив. А я, признаться, скис. И в скисшем виде кое-как досидел до конца.

Настроение казалось подпорченным надолго, но уже на следующий день его подправил неугомонный Метелькин. Он опубликовал в своей газете гимн Глухомани, снабдив его пояснением, что слова — его, а музыка народная. Насчет музыки ничего сказать не могу, но припев я почему-то запомнил:

Старые партийцы почему-то возмутились и стали жаловаться в райком устно и письменно, группами и в одиночку. Спартаку пришлось объявить творцу устный выговор, и дело с гимном заглохло.

А тут у Кима началась лихорадочная подготовка к внезапно, как всегда, нагрянувшей весенней страде. Он пропадал то в полях, то в ремонтных мастерских, то где-то у кого-то что-то выбивал — без этого, как известно, ни одно хозяйство у нас прожить не в состоянии, — и мне некому оказалось поплакаться в жилетку. А без этого процесса русский человек существовать просто не может. Натура наша холопская этого требует.

(Обращали внимание, что в Америке, равно как и в Европе, знакомые при встрече на вопрос: «Как поживаешь?» отвечают всегда одинаково: «Все в порядке». А мы как отвечаем? Да никак, потому что немедленно начинаем жаловаться. Зарплата маленькая, крыша течет, жена хворает, суп вчера прокис. Мы живем по разным стандартам, и тут уж ничего не поделаешь. Об этом мы тогда много толковали на своих кухнях. Советская кухня — основная территория не только нашей свободы, но и нашей революционной деятельности. Особенно если кухня — малогабаритная и все чуть ли не друг у друга на коленях сидят, двери закрыты, а вода хлещет изо всех кранов. Мы, конечно, передовые, но — всегда за спиной еще более передовых.)

А тут обладатель лучшей в Глухомани жилетки полно-стью погрузился в сезонный энтузиазм. Вот ведь еще одна загадка русской души: тысячу лет на этой земле живем и каждую весну регулярно удивляемся, что, оказывается, к севу готовиться надо. Ну, что ты будешь делать с таким стихийным бедствием? И если бы с одним, а то ведь с двумя сталкиваться приходится. С посевной и с уборочной: она ведь тоже — как гром среди ясного неба. Отсюда — два загадочных ежегодных русских сражения: за то, чтобы посеять, и за то, чтобы убрать. По двадцать часов вкалываем, и родная пресса не устает нами восхищаться: «Битва за урожай!..»

Так вот, желанной кимовской жилетки под рукой не оказалось, и я пошел в грузинское семейство. Там плакаться было сложнее, поскольку Вахтанг никак не мог понять, почему мы постоянно ищем того, кто нас уважает, но никак не можем научиться уважать сами себя. Это не соответствовало его веселому грузинскому нраву, а кимовскому, как ни странно, соответствовало, так как после высылки в Казахстан и сурковой диеты он начал лучше понимать русскую потребность излить обиженную душу.

Мои грузины очень обрадовались моему внеплановому посещению. Лана побежала на кухню что-то там готовить, футболисты — за ней, а Вахтанг усадил меня в лучшее — впрочем, и единственное — кресло и стал расспрашивать. Как, мол, дела, как здоровье, как успехи. Ну, а я в соответствии с русской натурой начал тут же скулить по поводу нежданного отпуска.

— И куда ехать прикажете? В Черном море купаться — себе дороже, в Прибалтике — ветра и холодина. Сидеть в каком-нибудь доме отдыха и водку пить неизвестно с кем? Так лучше я ее с вами здесь выпью.

Ну и так далее. Вахтанг очень сочувственно слушал, но — до известного предела, после которого перебил:

— Слушай, зачем расстраиваешься, что ехать некуда? А Тбилиси? Там же все цветет, там — всегда вино, друзья и фрукты. Тем более что ты в Грузии никогда не был, а это — огромное упущение.