Владимир Познер - Одноэтажная Америка

Еще нас пригласили на вечернюю облаву выпивших водителей. Полиция останавливала все машины подряд, все это делалось перед специально построенной трибуной, на которой собралось человек сорок местного — в основном индейского — населения. Чем-то это напомнило мне имевшие место в советское время «месячники» того или сего дела, только это был не месячник, а показательный вечер. Никого не арестовали, но шериф сказал мне, что проблема алкоголизма в Галлопе является очень тяжелой: пьют в основном индейцы, которые, как и многие «малые» народы, отличаются крайне низким сопротивлением к алкоголю. Пожалуй, самой интересной была встреча с полицейским, чья овчарка понимала команды только на голландском языке. Сама собака была родом из Голландии, а полицейский выучил необходимые команды на ее родном языке. Зачем? А затем, объяснил он, чтобы больше никто не мог разговаривать с ней. Ваня попробовал обратиться к ней по-русски, но быстро отстал: уж больно недружелюбно она стала смотреть на него.

Мы покинули Галлоп без всяких сожалений.

Интересно, а собаки, живущие в резервации, понимают только язык навахо?

«Санта-Фе — столица штата Нью-Мексико, самого молодого штата Соединенных Штатов Америки. Столица самого молодого штата — один из самых старых американских городов. Однако, помимо нескольких действительно старинных зданий, все остальные дома в городе — чистенькие, новенькие, построенные в стиле старых испанских миссий. Весь город какой-то искусственный, как будто сделанный для американских туристов» — таким увидели город Ильф и Петров семьдесят с лишним лет тому назад. С тех пор изменилось здесь немногое (хотя вслед за «самым молодым», сорок восьмым штатом, появились и сорок девятый — Гавайи, и пятидесятый — Аляска).

В Санта-Фе расположено, возможно, самое старое сохранившееся здание США, а именно дом, построенный по приказу короля Испании в 1610-м, когда многие земли нынешних Соединенных Штатов принадлежали испанской короне. Выстроенное из темных мощных деревянных балок, здание поначалу служило фортом, а потом стало резиденцией испанского губернатора. Сегодня это музей.

Не помню, в какой день недели мы приехали в Санта-Фе из Галлопа, но у меня сложилось явное впечатление, что это был день выходной: казалось, не работает ровно никто, кроме продавцов в магазинах, торгующих невообразимым количеством китча из области «Дикого Запада», и ресторанов. Кстати, о ресторанах: мы, изголодавшиеся по хоть чему-нибудь более или менее съедобному, словно саранча набросились на совершенно превосходную мексиканскую кухню, которую Санта-Фе предлагает в широчайшем ассортименте. Правда, здесь надо оговориться. То, что русский считает блюдом острым, мексиканец сочтет оскорбительно безвкусным. Попав в Санта-Фе, Ильф и Петров, которым, как и нам, смертельно надоела стандартизированная и донельзя скучная еда Средней Америки, тоже кинулись на еду мексиканскую и… обожглись. Посудите сами:

«Заказали суп, название которого сейчас уже забылось, и какую-то штучку, назвавшуюся «энчилада».

Название супа забылось, потому что уже первая ложка его выбила из головы все, кроме желания схватить огнетушитель и залить костер во рту. Что же касается «энчилады», то это оказались длинные аппетитные блинчики, начиненные красным перцем, тонко нарезанным артиллерийским порохом и политые нитроглицерином. Решительно, сесть за такой обед без пожарной каски на голове — невозможно».

Я не мексиканец, но очень люблю острое. Мне подавай соус (сальса) любой остроты, я ем любые чили (перцы), — хоть маленькие, красные атомные бомбы халапеньо, хоть ядерные заряды шнипек, хоть хабанеро, взрывная сила которого намного превосходит тринитротолуол. Вообще обожаю мексиканскую кухню: гуакамоле, который готовят прямо у вашего стола, разрезая и затем в каменной ступке превращая в пюре спелое мясо авокадо, добавив туда мелко нарезанный сладкий лук и помидоры; сочнейшие, тающие во рту тортийи, энчилады, кесадильи. И, конечно же, все это следует сопровождать замороженной «Маргаритой», от каждого глотка которой стынут мозги, и ты постепенно погружаешься, словно заходящее солнце, за горизонт океана, в мягкие облака небытия…

Кажется, я увлекся.

Создавалось ощущение, что работают только те учреждения, которые обслуживают бесчисленное множество туристов, а они буквально наводняют улочки Санта-Фе.

Вдоль фасада форта-резиденции испанского губернатора — музея истории штата выстроились индейцы, торгующие «народным промыслом» — всякого рода изделиями из серебра, бирюзы и кожи. Сидят они кто на корточках, кто на табуретках у своих выставленных товаров, сидят с каменным выражением лица, не зазывают, не «хвалят» свой товар, а ждут, чтобы покупатель сам подошел. И, в общем, не торгуются. Предмет стоит столько-то, не больше, не меньше. У меня сложилось такое впечатление, что вольные сыны прерий не получают никакого удовольствия от торговли. Понятно, они вынуждены приспособиться к миру белого человека, но делают это с чувством некоторой брезгливости.

Проходя вдоль торгового ряда и встречаясь с совершенно безразличными глазами «торговцев», я почему-то вспомнил анекдот о богатом белом американце-туристе, который пришел, словно в зоопарк, в индейскую резервацию. Там он видит индейца, полулежащего под кроной огромного дерева и безучастно смотрящего вдаль.

— Слушай, — говорит турист, — почему ты не хочешь работать?

— А зачем? — нехотя отвечает индеец.

— Как — зачем?! — начинает горячиться турист. — Чтобы заработать деньги!

— А зачем? — все так же отстраненно спрашивает индеец.

— Чтобы заработать деньги!

— А зачем?

— Ну заладил, «зачем, зачем?!» — кипятится турист. — Да затем, чтобы заработать много-много денег!

— А зачем?

— Черт возьми, затем, что вложишь деньги в дело и разбогатеешь!

— А зачем?

— Ну как зачем?! Станешь богатым и сможешь отдыхать целыми днями!

Индеец вынимает изо рта кукурузную трубку, которую до тех пор держал зажатой между зубами, выпускает густое облачко белого дыма, смотрит с удивлением и явным сожалением на туриста и говорит:

— А я и так ничего не делаю.

В Санта-Фе индейцев много. Но вовсе нет ковбоев. Зато есть множество американских мужчин возраста среднего и выше, чаще всего пузатых и обеспеченных, которым хотелось бы предстать перед своими разнаряженными и крикливыми дамами именно ковбоем — этаким немногословным красавцем, идущим медленно, вразвалку человеком, проводящим большую часть времени в седле, неспешно двигаясь в сторону салуна, где его ждут стопарик виски, не знающие себе равных красавицы, крупная игра в покер и, в конце концов, в полдень, под палящим солнцем, встреча на главной улице города с «плохим парнем», которого он, молниеносно выхватив из кобуры свой верный шестизарядный кольт, метким выстрелом отправит к праотцам.