Эрик Сигал - Однокурсники

— Тогда как ты считаешь, сможем мы с тобой… ну, ты понимаешь, о чем это я… еще раз попробовать?

Она грустно посмотрела на него и молча покачала головой.

Наверное, ему следовало догадаться, что в ее личной жизни кто-то есть, когда она предложила ему остаться на июль и пожить этот месяц с юным Тедом на Аддисон-кресчент, пока она съездит в отпуск. О своих планах она не сказала ничего определенного.

Она лишь дала понять, что собирается в Грецию — «посетить места, о которых уже столько написала».

— С кем? — отважился он спросить.

— О, с парой миллионов греков, если не больше.

Но довольно скоро Тед все же догадался, кто сопровождает его бывшую жену в путешествии. И неудивительно: сын в своих разговорах то и дело упоминал имя Фрэнсис. И если это не ссылки на знаменитого говорящего мула по кличке Фрэнсис из одноименного фильма, который Тед видел в детстве, значит, он имеет в виду Фрэнсиса Джеймса, преподавателя классической филологии из Бейллиола.

— Хотел бы я когда-нибудь познакомиться с этим парнем, — сказал Тед, услышав в энный раз это имя.

— О да, он тебе очень понравится, — ответил сын. — Он славный малый.

«Боже мой, — подумал он, — мой сын стал настоящим англичанином».

Весь июль Тед старался быть настоящим отцом. Он сидел на всех бесчисленных матчах по крикету. Покупал множество театральных билетов. И предпринимал многочисленные попытки доказать это сыну за беседой во время ужина.

Но их разделяла пропасть — широкая, как Атлантический океан.

Юноша был вежливым, добрым, дружелюбным. Однако единственное, о чем они могли говорить, — это строить далекие планы насчет высшего образования. Тед пытался заинтересовать сына Гарвардом.

— Тедди, я должен кое-что тебе объяснить. Поступив в Гарвард, можно приобрести бесценный опыт, который изменит всю твою жизнь. Я хочу сказать, со мной именно так все и было.

Юноша посмотрел на отца и сказал:

— Если честно, мне моя жизнь нравится.

Тед Ламброс провел месяц с мальчиком, который носит его имя, но во всем остальном это был чей-то другой ребенок, а не его.

В конце июля Сара, загоревшая, вернулась из Греции вместе с таким же бронзовым от загара Фрэнсисом Джеймсом, и они объявили, что решили пожениться.

К огорчению Теда, первое же поздравление в виде спонтанного «Супер!» вышло из уст его сына, который бросился обнимать долговязого очкарика — преподавателя классической филологии.

Пряча свою досаду, Тед пожал Фрэнсису руку и поздравил его.

— Благодарю, — ответил англичанин. И добавил с искренней симпатией: — Я всегда был одним из ваших поклонников. Если судить по тем статьям, которые вы уже опубликовали, то ваша книга по Еврипиду будет просто великолепной. Когда вы собираетесь ее закончить?

— На прошлой неделе я отослал рукопись в Гарвард, — сказал Тед, испытывая странное чувство опустошенности после завершения работы.

— Мама говорит, она замечательная, — вставил юный Тед.

«О, — подумал его отец, — по крайней мере, малыш меня хотя бы уважает».

А потом его сын подвел итог:

— Мне не терпится услышать, что ты о ней думаешь, Фрэнсис.

Тед понимал, что теперь уже ничто не держит его в Оксфорде. На следующее утро он вылетел самолетом в Бостон, а потом направился в Кентербери — ждать вердикта от издательства «Гарвард юниверсити-пресс».

На это ушло не так много времени. Уже в ближайшие выходные ему позвонил Седрик Уитмен, полный восторга. Его назначили рецензентом рукописи книги Теда для издательства, и он не смог ни сохранить своей анонимности, ни сдержать своего восхищения.

— Седрик, — вежливо поинтересовался Тед, — пока мы обмениваемся секретами, можно спросить у вас, кто второй рецензент?

— Тот, кто восхищается тобой не меньше меня, — один заслуженный профессор древнегреческой филологии в Оксфорде, недавно ушедший в отставку.

— Камерон Уайли? — спросил Тед, его приподнятое настроение пошло на убыль.

— Он самый, — ответил Уитмен. — И я даже представить себе не могу, чтобы его отзыв был менее благоприятным, чем мой.

«А я могу», — подумал Тед, вешая трубку.

Всю последующую неделю он каждый день с утра и до вечера играл в теннис с преподавателями, со студентами, а также против служащих корта — со всеми, кто подворачивался ему под руку. Напряжение от ожидания было нестерпимым.

И вот наконец пришел конверт, на котором от руки был написан адрес и красовалась почтовая марка из Оксфорда. Тед не осмелился вскрыть его в присутствии секретарши. Вместо этого он бросился в мужскую уборную, заперся в одной из кабинок и только потом надорвал конверт.

Он несколько раз прочел письмо, а затем начал вопить во весь голос.

Немного погодя туда пришел Робби Уолтон, вызванный секретаршей, чтобы проверить, все ли в порядке.

— Роб, — закричал Тед, все еще находясь внутри своего маленького королевства, — у меня все схвачено! Камерон Уайли хоть и по-прежнему считает меня скотиной, но моя книга по Еврипиду ему нравится!

— Эй, — весело сказал Роб, — если ты когда-нибудь выйдешь оттуда, я тебя обязательно угощу.

Дэнни Росси начал уставать. Не то чтобы от музыки. И уж конечно, не от аплодисментов, которые окружали его со всех сторон — как на сцене, так и вне сцены. Нельзя сказать, что ему наскучила и нескончаемая вереница женщин, готовых преподнести ему себя для сексуального автографа.

Нет, то, что он чувствовал, было усталостью в самом буквальном смысле. Его сорокалетнее тело казалось изношенным. Он обнаружил, что задыхается даже при самой умеренной нагрузке.

Дэнни и раньше никогда не был спортсменом, но в последнее время, бывая в голливудских домах, где хозяева предлагали ему окунуться в бассейне, он вообще с трудом проплывал в одну сторону. «Хорошо, что это не Гарвард, — шутил он про себя, — иначе я бы точно не сдал норматив в пятьдесят ярдов». С каждым днем он уставал все больше и больше, а сил оставалось все меньше и меньше — только бы дойти до постели и уснуть.

В конце концов он решил обратиться за консультацией к известному во всем Беверли-Хиллз терапевту.

Пройдя полное медицинское обследование, когда был изучен каждый сантиметр его тела и произведены анализы всех жидкостей, содержащихся в организме, он сел в кресло в кабинете доктора Стэндиша Уитни, напротив письменного стола из стекла и хрома.

— Выкладывайте, Стэн. — Дэн улыбнулся через силу. — Я умру?

— Да, — сказал доктор с непроницаемым видом. И тут же добавил: — Но не в ближайшие тридцать или сорок лет.