Дженди Нельсон - Небо повсюду

Мы замолкаем. Не рассказывать же про моего ботанического двойника!

– Это Ленни. Она умирает. И, честно говоря, мы понятия не имеем, что с этим делать, – решительно гудит дядюшка Биг. Кажется, что сама комната опасливо втягивает воздух и замирает. А потом мы с бабулей и дядей не выдерживаем: Биг хлопает ладонью по столу и ржет, как пьяный тюлень, бабушка опирается на кухонный стол, хрипит и хватает ртом воздух, а я, согнувшись в три погибели, пытаюсь дышать в перерывах между припадками хохота и фырканья. Нас охватила истерика, чего не случалось уже несколько месяцев.

– Тетя Гуч! Тетя Гуч! – визжит бабуля между взрывами веселья. «Тетей Гуч» мы с Бейли называли ее смех, потому что он возникал так же внезапно, как и безумная тетушка, которая появляется на пороге с розовой шевелюрой, чемоданом, набитым воздушными шариками, и твердым намерением остаться здесь навсегда. Бабуля еле бормочет: – Ох, боже мой, боже мой, а я-то думала, что она уехала навсегда.

Похоже, Джо ничуть не смущен нашим общим приступом. Он откинулся на стуле и качается на двух ножках. Зрелище его развлекает, словно он смотрит на… ну да, на трех людей с разбитыми сердцами, которые внезапно сошли с ума. Наконец я прихожу в себя настолько, чтобы, прерываясь на слезы и последние смешки, рассказать Джо историю цветка. Если он еще не понял, что попал в местную психушку, то сейчас уже точно должен был догадаться. К моему удивлению, он не убегает под первым попавшимся предлогом, а серьезно выслушивает предсказание, будто ему не наплевать на это растение, этот болезненный цветок, который уже никогда не оправится.

После завтрака мы с Джо выходим на крыльцо, все еще окутанное призрачным утренним туманом. Как только дверь за нами закрывается, он просит: «Всего одну песню», словно мы только что слезли с дерева за школьным двором.

Я подхожу к перилам, опираюсь на них и скрещиваю руки на груди:

– Играй. Я послушаю.

– Я не понимаю. В чем проблема?

– Проблема в том, что я не хочу.

– Но почему? Выбирай что угодно, мне все равно.

– Говорю же, я не…

Он смеется:

– Слушай, я будто переспать тебе предлагаю.

Румянец от всех людей и живых существ в радиусе двадцати километров бросается мне в лицо.

– Да ладно тебе. Я же знаю, что ты сама хочешь… – Он шутливо приподнимает брови.

Ну и придурок! На самом деле «я сама хочу» спрятаться под крыльцо, но вместо этого разражаюсь смехом от его ненормальной улыбки во весь рот.

– Ты ведь любишь Моцарта, – объявляет он и присаживается на корточки, чтобы расстегнуть чехол. – Все кларнетисты любят. Или ты верная поклонница церковной музыки Баха? – Он прищуривается и смотрит на меня в упор. – Н-е-е, непохоже. – Джо достает гитару, садится на край кофейного столика и перебрасывает инструмент к себе на колено. – Ладно, я понял. Ни одна кларнетистка с горячей кровью в жилах не может сказать «нет» джазу-мануш. – Он берет несколько обжигающих аккордов. – Я прав? Или еще вот! – Он принимается хлопать по корпусу гитары, отбивая ритм, и притоптывать ногой. – Диксиленд!

Его так пьянит жизнь, что Кандид по сравнению с ним кажется просто занудой. Он вообще в курсе, что в мире существует смерть?

– Так и чья это была идея? – спрашиваю я его.

Он перестает барабанить:

– Какая идея?

– Что нам надо поиграть вместе. Ты сказал…

– А-а-а, это! Маргарет Сен-Дени, старый друг семьи, которую, как я понимаю, надо винить за наше изгнание в местную глушь. Она, если не ошибаюсь, упоминала пару раз, что Ленни Уокер joue de la clarinette comme un reve. – Он взмахивает рукой. Вылитая Маргарет. – Elle joue a ravir, de merveille.

Чувства охватывают меня все разом: паника, гордость, вина, тошнота. Мне приходится схватиться за перила. Интересно, что еще она ему наговорила.

– Quel catastrophe, – продолжает он. – Понимаешь, мне-то казалось, что я единственный из ее студентов играю, как мечта. – Наверное, вид у меня растерянный, потому что он добавляет: – Во Франции. Она почти каждое лето преподавала в консерватории.

Пока я пытаюсь уложить в мозгу мысль о том, что моя Маргарет – это еще и Маргарет Джо, мимо окна, размахивая метлой в воздухе, проносится дядя Биг. И тут же возвращается обратно: он ищет, каких бы насекомых ему воскресить. Джо его вроде бы не заметил; оно и к лучшему. Он добавляет:

– Про кларнет я пошутил. У меня никогда к нему не было особенного таланта.

– А я слышала другое, – возражаю я. – Я слышала, что ты играешь потрясающе.

– Рейчел не особо разбирается в музыке, – небрежно, безо всякой злобы замечает он. Как легко он произносит ее имя! Привык, наверное, обращаться к ней по имени перед тем, как поцеловать. Я чувствую, что снова краснею, и опускаю взгляд на туфли. Что со мной такое? Нет, ну правда… Он просто хочет поиграть дуэтом, как и все нормальные музыканты.

И потом я слышу:

– Я думал о тебе…

Я не решаюсь посмотреть на него. А вдруг мне почудились эти слова, эти мягкие, волшебные интонации? Но если и так, то мне продолжает казаться:

– Я думал о том, до чего ты грустная, безумно грустная. И…

Тут он замолкает. И что? Я поднимаю голову и вижу, что его тоже заинтересовала моя обувь.

– Ну ладно, – сдается он, встречаясь со мной взглядом. – Я представил себе, как мы держимся за руки где-нибудь на Большом лугу и взмываем в воздух…

Ого! Неожиданно, но мне нравится.

– А-ля святой Джузеппе?

Он кивает:

– Ага. Мне понравился образ.

– И быстро взмываем? Как ракеты?

– О нет, совсем по-другому. Не напрягаясь, спокойно, как Супермен. – Он поднимает одну руку над головой, а другой придерживает гитару. – Ну, ты знаешь.

Да, я знаю. Я знаю, что улыбаюсь, стоит мне только взглянуть на него. Знаю, что эти его слова распутали во мне какой-то узел. Знаю, что густой туман у крыльца скрыл нас ото всего мира.

Мне хочется рассказать ему.

– Дело не в том, что я не хочу играть с тобой, – выпаливаю я стремительно, пока не растеряла всей храбрости. – Просто знаешь, теперь… теперь, играя, я чувствую себя по-другому… – Я замолкаю, потом заставляю себя продолжить: – Мне не хотелось быть первым кларнетистом, играть соло, мне всего этого не нужно. Я нарочно провалилась… тогда, на прослушивании. – Я впервые признаюсь в этом вслух, и меня охватывает неизмеримое облегчение. – Ненавижу солировать. Хотя тебе, наверное, не понять. Просто… – Я размахиваю руками, не в силах найти подходящие слова. А потом показываю в сторону ущелья. – Словно прыгаешь с камня на камень в горном потоке, а вокруг такой густой туман, и каждый следующий шаг…