Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

— Рогов, веди один! Без меня обойдетесь.

— Дрыхни, тюлень! — разрешил Рогов. — Я этого засранца в очке утоплю. Что я, нянька из детсада! Осточертел до печенок, сволочуга, скорей бы к берегу пристать. Завтра на рассвете будем в Либаве. Слышал?

— Слышал, слышал. Боцман объявил. К шести пригребем. Если сквозь штормягу пробьемся. Прямо-таки ураган. Винт отломится, к такой матери! — матрос-сонливец уронил на грудь бугристую, как булыжник, голову.

Рогов грубо толкнул штурмана в спину:

— Ну, ты! Шевели клешнями! Выродок! Предатель родины!

Сумов покорно двинулся по коридору. Палуба то проваливалась под ногами, то вставала горой и на нее надо было взбираться чуть ли не на карачках. Матрос следовал за ним по пятам.

Достигнув места, Сумов воскликнул:

— Занято! Там кто-то есть!

— Что ты травишь? — не веря штурману, взревел матрос. — Черт морской там! Брат твой осьминог заполз, по тебе стосковался! — Толкнув дверь гальюна, просунул голову.

Этого-то Сумов и ждал. Ударил тяжелой, стальной дверью гальюна матросу в висок. Матрос рухнул. Сумов ринулся к трапу. Люк задраен. Другой матрос, почуяв неладное, уже бежал по коридору.

— Стой, сволота! — завопил он, схватив штурмана за ногу.

Сумов другой ногой ударил матроса каблуком в лицо. Отдраил люк, выскочил на палубу и бросился к борту. Матрос уже опять его преследовал и, настигнув, крепко обхватил сзади. В этот миг гигантская волна, обрушась на эсминец, затопила палубу. Удар волны разъединил борющихся. Сумов глубоко вздохнул всей грудью, как освобожденный за воротами тюрьмы. Он отдался на волю стихии, и его тут же смыло новой волной за борт. Голова его, мелькнув, пропала в бушующем море. Матрос бросился к ходовой рубке, крича:

— Человек за бортом!

Проза Вячеслава Овсянникова — явление оригинальное в русской литературе. Жесткий реалист, создавший свой зимний ночной Ленинград-Петербург с его промозглыми улицами и домами, с его скамейками, на которых сидят пьяницы и бездомные, с его стреляющимися на мостах милиционерами, с его выпадающими из окон общежитий человечками, с его топотом ног и сапог и запыхавшимся дыханием как преступников, так и их ловцов, что почти всегда одно и то же, он в лучших своих рассказах и повестях, в своей с виду простой форме добивается символа. До него в этой реалистической форме в русской литературе ничего подобного не было. Его будут читать как простой читатель, так и элитарный.

Могло бы показаться, что содержание рассказов и повестей Вячеслава Овсянникова является гротеском, гиперболой даже по отношению к мрачным сторонам действительности, если бы в наш «жестокий век» пресса и интернет не знакомили со столь страшными событиями, перед которыми и проза Овсянникова смущенно опускает глаза. Так, по сообщению «Новой газеты», три пьяных «мента» изловили на улице губернского города случайного прохожего, сначала пытали его в отделении милиции, требуя сознаться в несовершенном преступлении, затем отвезли за город и заживо сожгли. При этом они были искренне уверены, что за это не будут привлечены к ответственности.

Таким образом, герои данной книги, при всей их «запредельности», не хуже героев милицейских хроник, и автор пытается найти в них нечто человеческое, чтобы они могли стать объектами литературного анализа. Правда, является ли пространство жизни в ее полноте пространством культуры? Или культура — «последнее прибежище» отчаявшихся романтиков?

Владимир Алексеев,

Василий Чернышев