Салман Рушди - Прощальный вздох мавра

Я почувствовал, что пора избавляться от Хельзинга. Экономки Васко сняли передники и положили их в большие плетеные корзины, которые держали в руках; им явно хотелось поскорее уйти. Я извинился и встал.

– Вот, значит, как вы оценили все, что я для вас сделал! -сказал несчастный негодник. – Я был вашим наставником, а вы вот как мне платите.

– Ничего ему не давайте, – посоветовала мне Ренегада Лариос. – Он всегда пытается выкачивать деньги из иностранцев, как заурядный нищий.

– За питье, так и быть, заплачу, – сказал я и положил на стол купюру.

– Они сожрут ваше сердце, а душу в бутылке закупорят, -не унимался Хельзинг. – Не жалуйтесь потом – я вас предупредил. Васко Миранда – зловредный дух, а они – его сообщницы. Берегитесь! Я своими глазами видел, как они превращались в летучих мышей…

Хотя он разглагольствовал очень громко, на людной улице никто не обращал на Готфрида Хельзинга ни малейшего внимания.

– Мы тут к нему привыкли, – заметила Фелиситас. – Он распинается, а мы идем себе мимо. Сальвадор Медина, сержант гражданской гвардии, время от времени сажает его на ночь в кутузку, чтоб успокоился.

Должен сказать, что набитый опилками пес Джавахарлал переживал не лучшие времена. С того момента, как я покатил его за собой на поводке, он утратил большую часть одного уха и пару зубов. Тем не менее Ренегада, более изящно сложенная из двух моих новых знакомых, восторженно расхваливала его, то и дело трогая мою руку или плечо в подкрепление своих слов. Фелиситас Лариос больше помалкивала, и мне показалось, что она не одобряет этих прикосновений.

Мы вошли в маленький двухэтажный одноквартирный дом в сплошном ряду таких же домов на круто идущей в гору улице, именуемой Calle de Miradores, хотя строения на ней были слишком скромны, чтобы щеголять застекленными балконами, на которые указывало лживое испанское название. Однако буквы на табличке (белые на ярко-синем фоне) не выказывали и следа раскаяния. Еще одно свидетельство того, что Бененхели – обитель мечтателей и таинственное место. В конце улицы, на самом верху холма, я различал очертания большого и уродливого фонтана.

– Там площадь Слонов, – сказала Ренегада с чувством. -Оттуда главный вход в резиденцию Миранды.

– Но стучать или звонить бесполезно – никто не откроет, – вставила Фелиситас, озабоченно нахмурившись. – Будет лучше, если вы отдохнете у нас. У вас усталый и, прошу прощения, даже нездоровый вид.

– Будьте добры, – сказала Ренегада, – снимите обувь.

Я не понял смысла этого требования, отдававшего религиозным фанатизмом, но подчинился, и она провела меня в крохотную комнатку, пол, потолок и стены которой были облицованы керамическими плитками, в своей дельфтской голубизне хранившими множество миниатюрных сюжетов.

– Нет двух одинаковых, – гордо заявила Ренегада. – Говорят, это все, что осталось от древней синагоги в Бененхели, которая была разрушена после изгнания евреев. Говорят, на них можно увидеть будущее, если умеешь смотреть.

– Нелепые россказни, – засмеялась Фелиситас – при более плотном телосложении и менее одухотворенной внешности, которую к тому же несколько портила большая бородавка на подбородке, еще и менее романтичная из двух сестер. -Плитки – самая настоящая дешевка, никакие они не древние; такая голубая керамика в наших краях везде в ходу. А что касается предсказаний судьбы, это и вовсе чушь собачья. Так что кончай, милая Ренегада, валять дурака, и пусть усталый человек хоть немного поспит.

Меня не надо было просить об этом дважды – бессонница, даже в худшие времена, была мне совершенно незнакома! – и одетый, как был, я рухнул на узкую кровать в облицованной плитками комнате. На секунду, пока я еще не уснул, мой взгляд упал на одну из плиток у моего изголовья, и на ней я увидел лицо моей матери – она смотрела мне в глаза и лукаво улыбалась. У меня закружилась голова, и я провалился в сон.

Проснулся я в длинной ночной рубашке, которую надели на меня через голову. Под ней я был голый. Бойкая парочка – эти две экономки, подумал я; и насколько же крепко я спал! Мгновение спустя я вспомнил про чудесную плитку, но как ни напрягал глаза, не мог обнаружить ничего, даже отдаленно похожего на образ, несомненно увиденный мною перед тем, как я отключился. «Мало ли, что перед сном примерещится», – рассудил я и встал с постели. Был яркий день, и из главной комнаты маленького дома шел сильный, манящий запах чечевичного супа. Фелиситас и Ренегада сидели за столом, накрытым на троих; для меня уже была налита большая тарелка, из которой валил пар. Они одобрительно смотрели, как я поглощаю ложку за ложкой.

– Сколько же я проспал? – спросил я, и они коротко переглянулись.

– Целый день, – ответила Ренегада. – Уже завтра наступило.

– Глупости, – возразила Фелиситас. – Вы только прикорнули на два-три часа. Никакого завтра еще нет.

– Моя сестрица шутит, – сказала Ренегада. – Честно говоря, я не хотела вас шокировать и поэтому слегка преуменьшила. На самом деле вы проспали, как минимум, сорок восемь часов.

– Скорей уж, сорок восемь минут, – не сдавалась Фелиситас. – Ренегада, не смущай человека.

– Мы вычистили и выгладили вашу одежду, – сказала ее сестра, меняя тему. – Надеюсь, вы не будете обижаться.

Даже после сна последствия перелета еще давали себя знать. Впрочем, если я действительно дрых двое суток, некоторая дезориентация вполне естественна. Я переключил мысли на насущные дела.

– Милые дамы, я чрезвычайно вам благодарен, – произнес я вежливо. – Но теперь я срочно должен просить вашего совета. Васко Миранда – старый друг моей семьи, и мне нужно видеть его по важному семейному делу. Позвольте представиться. Мораиш Зогойби из Бомбея, Индия, – к вашим услугам.

Они судорожно вздохнули.

– Зогойби! – пробормотала Фелиситас, недоверчиво качая головой.

– Вот уж не думала, что еще раз услышу это ненавистное имя, – сказала Ренегада Ларисе, заливаясь краской. Вот что мне удалось извлечь из их последующих объяснений.

Когда Васко Миранда, художник с мировым именем, приехал в Бененхели, сестры (в то время молодые женщины лет двадцати пяти) предложили ему свои услуги и были взяты на работу немедленно. «Он сказал, что ему нравится наш английский, наши хозяйственные навыки, но больше всего наше происхождение, – поведала мне Ренегада, немало меня удивив. – Наш отец Хуан Лариос был моряк, у Фелиситас мать была марокканка, а моя мать жила в Палестине. Так что Фелиситас наполовину арабка, а я по матери еврейка».

– Значит, у нас с вами есть нечто общее, – заметил я. -Потому что я тоже на пятьдесят процентов принадлежу к этой нации.