Юрий Поляков - Замыслил я побег…

— И все у нас так! — загоревал Гена. — Хотели с человеческим лицом! А получилось с лошадиной задницей. Банк Росси… Э-эх!

— А доллары поддельные вы как определяете? — спросил Башмаков.

— По-разному. Но чаще — на ощупь или по глазам.

— По чьим глазам? Мошенников?

— Нет, президентов. На фальшивых купюрах у президентов выражение глаз лругое.

— Шутите?

— Совершенно серьезно.

Потом зашел Иван Павлович — седой, но бравый, одетый в приталенный пиджак начальник службы безопасности. Он ревниво посмотрел на Игнашечкина и увел Тамару Саидовну. Вета тоже засобиралась и попросила, если будет звонить Дашка, передавать ей привет. На прощание она протянула Олегу Тру-довичу смуглую руку:

— А вы внимательный! — И посмотрела так, словно знала про Башмакова какую-то романтическую тайну.

— Ага, — зло сказал Гена минуты через две после того, как закрылась дверь за Ветой и стихли в коридоре ее шаги. — Не все богатые — воры. В России — все. И папаша ее, господин Аварцев, в первую очередь!

— А он кто?

— Член наблюдательного совета. И даже больше… Так что ты с Ветой поосторожнее.

— В каком смысле?

— Ты ей нравишься.

— Она же девчонка.

— Это не я заметил. Томка… А Томка, сам понимаешь, — эксперт!

Весь следующий месяц Башмаков занимался установкой банкоматов и, сталкиваясь изредка с Ветой в комнате, насмешливо вспоминал тот нетрезвый разговор с Игнашечкиным. А потом был грандиозный банкет в честь восьмилетия «Лось-банка». Гуляли в огромном ресторане «Яуза», недавно отстроенном турками. Собралось человек триста. Президент, пошатываясь и хватаясь за стойку микрофона, говорил о том, что Россию могут спасти только банки и что каждый, даже самый незначительный на первый взгляд, сотрудник «Лось-банка» делает большое и важное дело. Потом он как бы надолго задумался, вздохнул и повторил все то же самое, но несколько в ином порядке. По обе стороны от Юнакова стояли два вице-президента — Садулаев и Малевич, они подтвердительно кивали головами, а когда шеф, не совладав с пространством, кренился вперед или назад, обменивались смертельно ласковыми взглядами.

Башмаков со стаканом апельсинового сока пристроился в сторонке, возле полутораметрового, медленно оплывающего ледяного лося. Олег Трудович с тоской озирал длинные столы, ломящиеся под тяжестью деликатесной жранины. Особенно его занимали серебряные бочоночки с черной икрой — из них, как из кадок с черноземом, торчали пальмочки, искусно изготовленные кулинарными виртуозами из лука-порея и маслин, нанизанных на зубочистки. Шипастые осетры напоминали ледоколы, затертые, будто торосами, тарелками и блюдами с закусками. Под фрукты была отведена специальная четырехъярусная, в человеческий рост ваза. Башмакова поразил виноград — медово-желтый, каждая ягода величиной с голубиное яйцо. Возле подиума на могучих деревянных подставках разместились две бочки — с красным и белым вином, а между ними прилавок с бутылками водки, коньяка, виски, текилы, джина и прочего алкогольного разнообразия. Официанты по желанию наливали из бутылок или прямо из бочек. Башмаков страдал. Он, как на грех, вошел в пятидневное голодание. И теперь, в момент всеобщего опузыривания, заканчивался последний день оздоровительного воздержания, поэтому съесть что-нибудь основательное он просто физически не мог. Более того, ему еще предстоял пятидневный выход из голодания с помощью минеральной воды, морковного сока и протертых овощей.

— За наш банк! — провозгласил Юнаков.

Он лихо выпил шампанское, дрызнул хрусталь об пол и, поддерживаемый вице-президентами, направился к стоявшему в отдалении столу, где расположилось несколько почетных гостей, среди которых Башмаков приметил и давнего своего знакомого Верстаковича, опирающегося на драгоценную трость. Минут десять ушло на троекратное целование с каждым важным гостем. Лишенный желудочных удовольствий, Олег Трудович наблюдал, как начальство сочно челомкается и похлопывает друг друга по бокам, явно подражая творческой интеллигенции, склонной к слюнявому лобызательству. Но было и одно любопытное отличие: после третьего поцелуя хмельной Юнаков вдруг отстранялся от гостя и несколько мгновений вглядывался в его лицо испытующе — мол, измена тут не проползала? Потом он дружески трепал партнера по щеке и переходил к следующему.

Народ тем временем, гаркнув «ура!», ринулся к столам с таким напором и отчаянием, словно ломился к пожарным выходам из дома, объятого пламенем. В мгновение ока пальмочки были выдернуты из серебряных бочонков, а икра бесследно выскоблена. От осетров остались только вытянутые от удивления костистые морды. Башмаков едва успел запастись несколькими янтарными виноградинами. На четырехъярусной вазе вскоре не осталось ничего, кроме жестких, как бомбовые стабилизаторы, ананасных оперений. Заухала музыка — и на эстраде возникла живая изгородь кордебалета.

Олег Трудович стоял у ледяного истукана и, посасывая виноградину, с тоской наблюдал этот самум насыщения. Он заметил раскрасневшегося Игнашечкина, вынырнувшего из-под чьего-то локтя с рюмкой в одной руке и замусоренной деликатесами тарелкой в другой. Где-то в толпе бликанула знакомая корсаковская лысина. Отыскал Башмаков и Вету, которой дилинговый юноша по имени Федя с пажеской угодливостью подавал бокал пенного красного вина. Тут объявили сюрприз — и двенадцать черно-белых официантов, сгибаясь под тяжкой ношей, втащили в зал на огромном продолговатом блюде целиком зажаренного лося — скорее, конечно, лосенка. Башмаков чуть не заплакал от горя: так ему, добровольно голодающему, захотелось поджаристой, хрустящей, проперченной, просоленной мясной корочки. Официанты еще не успели водрузить блюдо на специальный помост, а подвыпившие банковчане, словно стая гигантских пираний, метнулись к лосеночку и разнесли его по кусочкам, оставив на блюде лишь несколько косточек. И тут Башмаков увидел перед собой Вету. Она держала в руке бокал с красным вином.

— Вы тоже не любите, когда жрут? — спросила девушка, морщась.

— Ненавижу! — искренне ответил он.

— Может быть, вы что-нибудь хотите? Я скажу Феде — он принесет.

— Нет, спасибо, у меня разгрузочный день…

— В самом деле? — Вета улыбнулась его словам, точно удачной шутке. — А вы знаете, что будет петь Дольчинетти?

— Тот самый?

— Конечно. Другого пока нет. А знаете, сколько ему заплатили, чтобы он на полдня прилетел из Рима?

— Сколько?

Вета назвала сумму настолько фантастическую, что Башмаков даже не удивился. На этом, собственно, разговор и закончился, потому что к ним легкой походкой подошел высокий господин в смокинге, с бабочкой. У него было узкое загорелое лицо, густые, как у Веты, брови и пышная седеющая шевелюра.