Виктор Солодчук - Совпалыч

— Абрамыч, смотри рули глубины носом не обруби!

— Ничего, он и без руля до Кронштадта дойдет, если акулы не сожрут.

— Комиссар сам кого хочешь съест, а уж акула к нему и на кабельтов не подойдет — больно махорка ядреная!

— Ржите, салаги, — беззлобно пыхтел Абрамыч, нос которого, и в самом деле, являлся главной достопримечательностью лица. — Вам акулу покажи — от страха до сороковой параллели океан изгадите.

Когда я доплыл до кормы и собрался вылезать, что-то сильно ударило меня по голове. Уходя под воду, я почувствовал, что теряю сознание. Даже теперь, после стольких лет, мне страшно вспоминать те мгновения, за которые передо мной пронеслась вся моя недолгая жизнь. Вот в детском саду я отказываюсь пить кипяченое молоко. «Надо выпить!» — грозно говорит воспитательница, и на мои губы налипает отвратительная молочная пенка. Самое удивительное, что наряду с воспоминаниями из собственной жизни, я увидел несколько эпизодов, никогда со мной не происходивших, и не могших произойти. Я — курсант военного училища. У нас строевая подготовка. Я стою с занесенной для церемониального шага ногой уже несколько минут. Мышцы сводит усталая судорога, а барабанные перепонки напрягает голос сержанта: «Выше носок!». А вот я куда-то ползу под грохот и лязг. Тот же сержант сует мне три связанные гранаты и тем же тоном приказывает: «Надо лечь под танк».

Первым, что я увидел, когда очнулся, были губы Абрамыча. Они находились всего в нескольких сантиметрах. Губы дрогнули, отчего меня пронзил острый запах чеснока, тесно прижались к моим губам, и я с отвращением замотал головой.

— Не надо, — попросил я не то реального комиссара, не то сержанта из недавней галлюцинации.

Случилось вот что: акустик Петя Крутов, также пожелавший освежиться, разбежался, вошел в воду «солдатиком» и пятками угодил мне прямо по макушке. Удар был сильным и чудом не свернул шею. Оглушенный, я ушел под воду. Несколько человек стали нырять и не могли меня найти, пока Абрамыч не заметил тело, лежащее на глубине трех метров на плоскости одного из горизонтальных рулей лодки, и не вернул меня к жизни методом искусственного дыхания. Мне опять повезло. Если бы не руль, в течение нескольких секунд я погрузился бы навсегда.

Лодка уже следовала своим курсом. Команда разбрелась, и со мной остались только Саблин и комиссар.

— Спасибо, Всеволод Абрамыч, — поблагодарил я. — В порту с меня пачка хорошего табаку.

— Вы себе «спасибо» скажите, — отозвался комиссар. — Я двадцать лет на службе, а чтобы человек так долго под водой пробыл — не припоминаю такого.

— Сколько же времени прошло?

— Кто его знает? — сказал Саблин. — Может, три минуты, а может — и все пять. Никто на хронометр не глядел, ныряли люди.

— Да, странно получилось.

— На подводном флоте еще и не такое может произойти. Вот вы лучше скажите, Иван Иванович, — голос комиссара стал тихим и вкрадчивым, — как думаете — есть жизнь на Марсе?

Только я собрался ему ответить, как отчетливо вспомнил еще одно обстоятельство сегодняшнего «купания». Я видел под водой большой иллюминатор. За ним виднелась часть ярко освещенной каюты, в центре которой стоял рояль, точно как тот, на котором Тремор еще недавно исполнял «Дубинушку». За роялем спиной ко мне сидел седой мужчина в черном кителе. Возле иллюминатора стояла девушка из отдела симпатической связи. Теперь она была одета в платье пастельных тонов, а на ее шее висело жемчужное ожерелье. Увидев меня, она отбежала от окна и стала что-то говорить. Скорее всего, это было галлюцинацией, рожденной засыпающим без воздуха мозгом. Тем не менее, я решил спросить.

— У нашей лодки есть иллюминаторы?

— Имеются, — ответил Абрамыч. — Я вот часто думаю: если где-то в космосе и есть жизнь, то только на Марсе. Во-первых, это ближайшая к Земле планета, чья орбита выходит за пределы земной. Во-вторых, астроном Скиапарелли нашел на Марсе каналы и моря. Уверен, это доказывает наличие атмосферы. Также и Оноре Флогер наблюдал на Марсе «желтые облака», являющиеся, по всей видимости, следствием жизнедеятельности высокоразвитой цивилизации.

— Абрамыч, вы много знаете, даже слишком много для обычного моряка, — сказал я.

— Я окончил два университета, в Гейдельберге и Тарту, — комиссар был польщен. — Да и в походе мы самообразованием занимаемся, времени не теряем. Вот вы сегодня приходите на собрание.

— Скажите, а Беспрозванный играет на рояле?

— Он на всем играет. Такой он человек, — добавил комиссар. — Ну, до встречи. А насчет Марса подумайте, я не просто так спрашиваю, это важно.

— Абрамыч, на борту есть женщины? — решился я задать последний вопрос.

— Может, и есть. Здесь все может быть. Такой это корабль, — из выпускника двух университетов Абрамыч опять превратился в комиссара. — Сегодня сами увидите, на собрание все должны прийти. Может быть, и капитан будет.

Игра в кают-компании продолжалась. Над доской склонилось человек десять, среди которых был и Саблин.

— Иван, хотите сыграть? — позвал он меня.

— Даже не знаю. Можно попробовать.

Не хотелось отказывать человеку, который только что спас мне жизнь, и я уселся на свободный табурет за столом.

Оказалось, что в цветные квадраты вписаны слова. Первое поле называлось ЯВЛЕНИЕ. Далее шло ПРОЯВЛЕНИЕ, (от этого квадрата стрелка уводила вверх, к полю СОМНЕНИЕ), путь продолжался полями НАМЕРЕНИЕ, УЗНАВАНИЕ, ЖЕЛАНИЕ (отсюда стрелка сбрасывала к слову СТРАДАНИЕ). Самый верхний квадрат, куда, очевидно, и следовало попасть игроку, назывался ОСВОБОЖДЕНИЕ. Наверх вели стрелки от слов ЦЕЛИНА, МАЛАЯ ЗЕМЛЯ, ВОЗРОЖДЕНИЕ, вниз уводили поля ЗНАНИЕ, ПАМЯТЬ и ВЕРА.

Для вступления в игру понадобилась фишка. По словам Саблина, в данном случае это мог быть любой предмет, находящийся у меня достаточно долго для того, чтобы считаться моим. Порывшись в карманах, я нашел носовой платок (не совсем чистый), конфетную обертку, микроскопический остаток ластика и отлетевшую накануне пуговицу. Когда прочие игроки выстроили у первой клетки свои фишки, я отметил, что все отнеслись к выбору очень серьезно: на доске лежали несколько обручальных колец, нательный крест, медная серьга, два перстня, драгоценный камень и старинный золотой дублон. К счастью, в последний момент я выудил из кармана серебряных воронов — подарок девушки из лаборатории Краснова, который успел полюбить и всегда носил с собой.

Я снова стал вспоминать видение в иллюминаторе, но в этот момент началась игра. Бросая кость на центр доски, некоторые беззвучно шевелили губами (как мне показалось, повторяя слова молитвы), многие записывали свои ходы, для чего перед каждым лежали блокнот и карандаш. Я последовал их примеру, и вот что у меня получилось после нескольких шагов: МНЕНИЕ — СОМНЕНИЕ — ЗАКЛЮЧЕНИЕ — ПРИКЛЮЧЕНИЕ — СЛОЖЕНИЕ — РАЗМНОЖЕНИЕ.

Наконец, Ларионов вывел свою фишку (сапфир небесно-василькового цвета размером с маслину) в квадрат ОСВОБОЖДЕНИЕ, но игра на этом не кончилась. Механик уселся неподалеку и принялся перечитывать свои записи, а остальные продолжили по очереди бросать янтарный кубик.

— В чем смысл игры? — шепнул я Саблину, продвинув своих воронов из поля ШУТКА по стрелке почти на самый верх, в квадрат ТАЙНА.

— Это не игра, — серьезно ответил курсант. — Если вы думаете о чем-нибудь важном, то клетки, в которые вы попадаете, описывают развитие и разрешение ситуации.

Думал ли я о тогда чем-то важном? И да, и нет. Однообразный ритм подводной жизни усыпил меня, успокоил и усмирил. Я почти не помнил о том, что наверху идет война, в которой мне скоро придется принять участие, не думал о странном задании, полученном в Москве, и даже яркие картины бомбейской жизни редко всплывали в моем сознании. Гречневая каша и кофе на завтрак, хлеб с повидлом и чай в обед, компот из сухофруктов и овсяное печенье вечером, неограниченный сон и общение с новыми друзьями заполнили все мое время и мысли. Очень редко, перед тем как уснуть, я пытался представить себе Кирхен, но ее образ ускользал, растворялся в темноте, смешивался с чертами Ларионова, Крутова, Абрамыча и Саблина, приобретая бесконечные очертания вентилей, выключателей, кранов и проводов. Но о чем бы я ни задумывался в тот период, это содержало привкус неизбежности значительных событий и перемен.

Один за другим игроки вставали из-за стола и разбредались по кубрику. Судя по выражению лиц, некоторые были счастливы, будто сорвали куш на рулетке, прочие выглядели озабоченными и серьезными. Наконец, и мне, пройдя из поля ПОРАЖЕНИЕ в поле ОДИНОЧЕСТВО, затем — к непонятному слову УСОЕДИНЕНИЕ, удалось завершить путешествие серебряных воронов по разноцветной доске. Теперь за столом остался лишь Саблин. Раз за разом его фишка — дамская оранжевая пуговица — съезжала вниз, попадая почти на каждый из несчастливых квадратов.