Ханья Янагихара - Маленькая жизнь

Но у него и его друзей детей нет, и потому мир перед ними громоздится бесчисленными возможностями, буквально не давая прохода. Без детей статус взрослого никогда не может быть незыблемым, бездетный взрослый сам для себя создает взрослость, и как бы весело это ни было порой, это все же состояние постоянной зыбкости, постоянного сомнения. Во всяком случае для некоторых – например, для Малкольма, который недавно показывал ему список пунктов за и против детей, который они составили с Софи, примерно такой же, какой он составлял четыре года назад, когда решал, жениться или нет.

– Не знаю, Мэл, – сказал он, выслушав все пункты списка. – Кажется, что все причины иметь детей – потому, что так надо, а не потому, что ты их хочешь.

– Конечно, я считаю, что так надо, – сказал Малкольм. – Разве тебе никогда не кажется, что мы сами живем как дети, Джуд?

– Нет, – сказал он, и это была правда: его нынешняя жизнь была так далека от его детства, как это только возможно. – Это твой отец в тебе говорит, а не ты сам, Мэл. Твоя жизнь будет ничуть не менее ценной или оправданной, если у тебя не будет детей.

Малкольм вздохнул.

– Может быть, ты прав. – Он улыбнулся. – В смысле, я на самом деле не хочу детей.

Он улыбнулся в ответ:

– Что ж, всегда можно подождать. Может быть, в один прекрасный день ты усыновишь унылого тридцатилетнего оболтуса.

– Может быть, – снова сказал Малкольм. – В конце концов, как я слышал, кое-где это вошло в моду.

Алекс вдруг извиняется и уходит на кухню помочь Родсу, который зовет ее оттуда со все возрастающей настойчивостью и паникой – «Алекс. Алекс! Алекс!!!» – и он поворачивается к соседу справа, которого не помнит на других вечеринках Родса, это темноволосый мужчина со сломанным (вероятно) носом: нос сначала решительно стремится в одном направлении, после чего где-то посредине не менее решительно меняет его на противоположное.

– Калеб Портер.

– Джуд Сент-Фрэнсис.

– Дайте отгадаю: католик?

– И я отгадаю: не католик.

Калеб смеется:

– И будете правы.

Они разговаривают; оказывается, Калеб только что переехал в Нью-Йорк из Лондона, где провел последние десять лет в качестве президента дома моды, а теперь будет возглавлять «Ротко».

– Алекс очень любезно и внезапно пригласила меня вчера, и я подумал, – он пожимает плечами, – почему бы и нет? Хороший ужин в приятной компании против гостиничного номера, где я буду бессмысленно пялиться на описания недвижимости.

Из кухни доносится литавровый звон упавшего металла, Родс чертыхается. Калеб смотрит на него с улыбкой, поднимает брови.

– Не беспокойтесь, – говорит он. – Обычное дело.

Остаток вечера Родс пытается наладить общую беседу, но у него ничего не выходит – стол слишком широк, друзья недальновидно усажены рядом друг с другом, – так что он продолжает общаться с Калебом. Калебу сорок девять, он вырос в округе Марин, в Калифорнии, жил в Нью-Йорке, когда ему было чуть за тридцать. Он тоже закончил юридическую школу, но, по его словам, ничего из выученного ни разу не использовал в работе.

– Никогда? – переспрашивает он. Он всегда скептически относится к таким заявлениям, когда люди утверждают, что юридическая школа – пустая трата времени, ошибка длиной в три года. Хотя и понимает, что сам он необычайно сентиментален в этом отношении – ведь юридическая школа дала ему не только заработок, но и, во многом, саму жизнь.

Калеб задумывается.

– Нет, может быть, неправильно говорить «никогда», но не так, как можно было ожидать, – произносит он наконец. У него глубокий, осторожный, медленный голос, одновременно успокаивающий и таящий неясную угрозу. – В какой-то мере из всего этого мне пригодилось гражданское процессуальное право. У вас есть знакомые дизайнеры?

– Нет, – говорит он, – но у меня много друзей-художников.

– Ну вот, значит, вы знаете, что они совсем по-другому устроены – чем лучше художник, тем выше вероятность, что он совершенно не приспособлен к бизнесу. И это действительно так. За последние двадцать с чем-то лет я работал в пяти модных домах и с увлечением изучал модель их поведения – неспособность считаться со сроками, оставаться в рамках бюджета, управлять людьми, – которая повторяется настолько закономерно, что начинаешь задаваться вопросом, то ли это непременное условие получения работы, то ли сама работа располагает к такого рода пробелам в жизненных навыках. Так что в моем положении остается только выстраивать внутри компании систему управления, вынуждающую соблюдать правила под страхом наказания. Не знаю, как объяснить: им невозможно сказать, что поступать так-то и так-то хорошо для дела, для них это ничего не значит, для большинства во всяком случае, хотя они и будут уверять, что все понимают. Поэтому приходится устанавливать правила в их собственной маленькой вселенной и убеждать их, что, если они не будут следовать этим правилам, их вселенная развалится. Пока их удается держать в этом убеждении, они делают все, что тебе от них надо. Меня это сводит с ума.

– Тогда зачем же с ними работать?

– Потому что они настолько иначе думают. Безумно интересно за ними наблюдать. Иные из них буквально малограмотны, пишут записки, в которых предложения составлены кое-как. Но потом ты видишь, как они рисуют, или драпируют, или просто комбинируют цвета, и это… не знаю. Это чудо. Не могу объяснить иначе.

– Да, я знаю, как это бывает, – говорит он, думая о Ричарде, о Джей-Би, о Малкольме, о Виллеме. – Как будто тебе разрешили заглянуть в такое мышление, для которого ты даже языка не представляешь, куда там слово вставить.

– Именно, – соглашается Калеб и в первый раз улыбается ему.

Ужин заканчивается, все пьют кофе, и Калеб готовится встать из-за стола:

– Мне пора. Кажется, я все еще живу по лондонскому времени. Рад был познакомиться.

– Я тоже, – отзывается он. – С удовольствием побеседовал с вами. Удачи с установлением гражданского управления в «Ротко».

– Спасибо, удача мне понадобится. – И, уже вставая, он спрашивает: – Поужинаем как-нибудь вместе?

На мгновение его парализует страх. Но он тут же упрекает себя: что за глупости. Калеб только что вернулся в Нью-Йорк, он же сам знает, как трудно найти кого-то, с кем можно поговорить, найти новых друзей – в твое отсутствие все старые друзья обзавелись семьей, стали чужими. Он просто хочет поговорить.

– Конечно! – говорит он, и они обмениваются визитками.

– Не вставайте, – говорит Калеб, когда он начинает подниматься. – Я с вами свяжусь.

Он наблюдает как Калеб – он выше, чем казался, по крайней мере на пару дюймов выше его, с сильной спиной – прощается с Алекс и Родсом и уходит, не оглядываясь.