Исаак Фридберг - Чудо-юдо

Зазвенела хрустальными колокольчиками люстра – это Горыныч шеи свои разминал, затекшие от временного кремлебытия.

Размял Горыныч шеи, да и вылетел в трубу.

Никто не знал, что в Георгиевском зале Кремля есть труба. Даже архитекторы-реставраторы не знали. А Горыныч знал. Он же все знал. Кроме того, о чем сказано выше.

У каждого настоящего романа должен быть пролог и эпилог. На пролог я не потянул. А эпилог – вот он, пожалуйста.

Нате!

Я сидел в своем читинском трехкомнатном бараке и тосковал.

Судьба по-разному распоряжается нашими жизнями. Кого превращает в икону, кого – в исторический навоз. Кому дарит тяжелое бессмертие, кому – легкое забвение.

Я попал осенним листом в компостную яму. Был легкий, красивый, летучий, живой. Дрожал на ветке, пил солнечный свет, искрился хлорофиллом. Дождался осени, живописной осенней красоты, и был счастлив. Знать не знал, думать не думал, что закончится все компостной ямой.

Уготовила мне судьба стать простым ферментом. Биологическим ферментом для рождения национальной идеи. Моими руками она была рождена, моими руками запущена в народный космос. За что и вознагражден вечным презрением. Но разве я первый?

Хотел бы я стать иконой? Не знаю, не уверен.

«Дорогие дамы. Не целуйте икону крашеными губами. Грех!»

И зачем мне все это?

Самый человечный из драконов не оставил меня. Пришел, осветил состраданием остаток дней моих барачных. Постучал железной лапой в ночное зарешеченное окно.

Я проснулся. Выглянул в дождливую черноту. И увидел мою ненаглядную Катеньку. Ее голова покачивалась на длинной змеиной шее, в окружении драконов-защитников.

– Поговори с папашкой! – сказал левый дракон. – Он скучает.

– Да мне пофигу! – сказала Катенька.

– Зря, что ли, прилетели? – сказал правый дракон. – Пусть на тебя посмотрит.

– Боюсь я его. Опять по башке трахнет, мудозвон. Гребем отсюда!

– Ну, как пожелаешь, – дохнул серой Горыныч и апгрейдил Катеньку, недоброе мое солнышко. Обдраконилась она, щелкнула желто-каменными зубами, оплавила огнем оконное стекло и провалилась в кромешную тьму. Больше я ее никогда не видел. Но всегда вспоминаю о ней, когда по оплавленному стеклу шипя текут мертвые слезы дождя.

Москва, май-июнь 2011