Елена Старыгина - Зарево

Одинокая слеза скатилась за ворот выцветшей рубашки, потом еще и еще одна.

- Я найду справедливость, мама, - горячо шептал сын. - Ты только не плачь, пожалуйста.

Варвара с трудом села на кровати, вытерла слезы тыльной сторой ладони и покачала головой:

- Нет, сын. Отец был прав.

- Что? - не понял Костя.

- Я говорю, отец был прав. Дед твой. Он был прав, когда в те, двадцатые, говорил: "Не за себя, мне за детей своих страшно". Ведь сколько времени уже прошло, а вот они, слова-то, когда вспомнились. А ведь звал, уговаривал... Степана, отца твоего, я тогда встретила, полюбила сильно, его потерять боялась, и еще родину боялась потерять, дом вот этот и акацию, что под окном. Я плакала тогда, сильно плакала. И отца жалко и Степана. Плохо мне было. Деда твоего вспоминала часто, а Степана почему-то корила все. Дура. Корила все. Мы ведь только со Степаном жить-то начали... А теперь я не знаю как, Костя...

- Ты только не плачь, мать, мы вызволим отца, обязательно вызволим. Обещаю тебе, - горячо поклялся он.

- Давай спать, сын.

Костя постелил рядом, в этой же комнате. Он долго не мог заснуть, ворочался, потом, когда уснул, стонал и бормотал чего-то во сне. Мать смотрела на сына - он очень стал похожим на деда. Русые кудри, круглый овал лица... Видел бы его дед. Да увидит ли?

Варвара бессонно уставилась в потолок. Ей все думалось, вот протянет в темноту руку, а там, на теплой подушке посапывает ее дорогой Степа. Варя на всякий случай шарила впотьмах по пустой кровати и вздыхала тяжело: "Что делать, что делать?"...

Внезапно женщина услышала скрип сырого песка за окном. Испугалась сначала, хотела вскочить, выглянуть в темноту, но отогнала от себя пугающую мысль - чудится все, спать надо. Надо спать скорей, чтобы день новый быстрее начался. А боятся некого. Отбоялась. Хуже ничего и быть-то уже не может.

Да и кому ходить там? Зачем? Степы нет. Она да сын. Если Артемий зачем она теперь Артемию-то, избитая и немощная. Он потом придет. Она чувствовала, что придет. И жизни ей не даст.

Откуда-то с улицы потянуло гарью. Костя заметался, застонал, забормотал еще громче. Какой-то удушливый запах проник сквозь щели окна, и наполнил комнату сладковато-приторным привкусом, осевшим на губах. Запах витал по комнате, забирался в щели, легким невидимым облачком оседал на горячей подушке.

Варя не уснула - провалилась в сон быстро и тяжело. Сразу приснилась мама. Она пела ей странную грустную песню и гладила по голове, приговаривая: "Бедная ты моя". Потом приснился отец. Веселый такой, родной. Будто, приехала к нему Варя в гости - на корабле плыла. Корабль большой, белый. А море ласковое. Плещется о борт, барашки по воде бегут, и ветер по щеке треплет. Корабль к берегу причалил, а Варя растерялась: как отца своего найдет? Людей спрашивать стала отца, мол, ищу, бородатый такой у нее отец, как, мол, найти. И нашла. Быстро отыскала, где живет. Она даже, пожалуй, знала, где его дом - среди сосен, уютный и надежный. Ей казалось, что она когда-то уже бывала здесь. А отец увидел ее, обрадовался. "Вот и Варюшка-Варюха приехала!", - говорит. "Я ждал тебя, давно ждал. Молился за тебя. Ты чувствовала, что я за тебя молился? Варюха ты моя". Варя заплакала, на шею отцу бросилась и давай его обнимать. И отец ее обнимает. Все сильнее и сильнее. Больно даже как-то сделалось, дышать трудно стало. Варя говорит ему: "Пусти, никуда я от тебя не уйду". А он плачет, смеется и обнимает все. "Вот и встретились, - говорит, - вот и встретились. Теперь уж навсегда вместе будем!"...

Варя закричала, вырываться начала. "Не уйду я, - говорит, - папа, пусти только!" А он плачет все и смеется: "Теперь вместе, Варюха!"

Утро было туманное и влажное. Серое низкое небо нависло над сырыми крышами домов. Рваные, словно искусанные кем-то тяжелые тучи медленно ползли по краю горизонта, свинцовая тяжесть прижимала их к самой земле, нанизывая на макушки темного лес - серые поначалу, они налились вдруг пугающей чернотой. Жаркие всполохи, рвущиеся от земли, окрасили небо в розовый, потом в красный, потом в темно-бордовый цвет. Откуда-то тянуло удушающей гарью, и внезапно огромное, в полнеба, зарево разлилось кроваво и пугающе, выливая свой багровый отблеск на раскинувшийся внизу лес, на темные, не вспаханные еще поля, и растворилось в молчаливом течении рек и речушек.

Одинокая большая птица, вынырнувшая из черноты, кружила над остатками человеческого жилья. Она видела, как копошатся внизу люди, как беспомощно машут руками, словно крыльями, кричат и ухают по совиному. Птица недоуменно сделала пару кругов над пепелищем и исчезла в густом тумане. А где-то, далеко-далеко, протяжно и жалобно несколько раз всплакнул колокол, и звон его долго еще плыл над сонной округой.

Вятка, 1999 год