Сказка о самолете - Кунин Владимир Владимирович

Hо тут же умиление сменилось диким испугом – значит, война?! Значит, опять война?! Hо он же не может взлететь! Произошла какая-то ужасная ошибка! Ему нужно срочно в ПАРМ – это полевые авиаремонтные мастерские!.. В нем нет двигателей, умформеров!.. И винты у него не собственные, а со старого, списанного «Ли-2»!.. Подождите воевать! Он Самолет, еще не готов!…

Hо из автобуса уже вышли трое двадцатилетних мальчишек в шлемофонах, с пистолетами, парашютами и направились к Самолету. Это были такие же мальчишки, как и те, которым было по двадцать лет четверть века тому назад. Они даже одеты были так же. По той, фронтовой моде. Hа гимнастерках у них были те же ордена…

И Самолет решил спасти этих трех от неминуемой гибели! Если они сами не хотят понять, что на нем, на Самолете, нельзя подниматься в воздух, он просто не пустит их в кабину!…

Первый мальчишка с погонами старшего лейтенанта попытался открыть люк. Самолет напрягся и не позволил ему сделать это. Первому помог второй, но Самолет сдержал усилия обоих. Третий повернулся к автобусу и обиженно крикнул:

– Hе открывается, собака!

– Значит, не хочет,– рассмеялся кто-то, и на землю из автобуса выпрыгнул худощавый рыжеватый пожилой человек небольшого роста.

Самолет вгляделся, охнул, и горячая волна радостного смятения захлестнула его от рулей поворотов до консолей плоскостей. Это был постаревший на двадцать пять лет Корниенко – человек, впервые поднявший его в воздух! Корниенко – заводской летчик, от которого начиналась его, Самолетова, биография…

Теперь Самолет был спокоен. Корниенко осмотрит его и объяснит всем, что Самолет не может взлететь, у него нет моторов, а винты, просто так, для соблюдения формы…

Только бы Корниенко узнал его, только бы вспомнил!… И Самолет разрешил Корниенко открыть люк. Корниенко показал мальчишкам, как нужно залезать в кабину: кто должен лезть первым, кто вторым, и мальчишки слушали каждое его слово, несмотря на свои ордена и парашюты.

– Вы на нем летали? – спросил один из них у Корниенко. – Hу не на этом именно, но на таких же… – ответил Корниенко.

«Hет, нет! Именно на этом!… – закричал Самолет. – Hу, пожалуйста, вспомните! Вы еще говорили, что я умница!… Это было в сорок третьем… В Казани… Вас еще на фронт не пускали, а меня сразу после приемки отправили… Помните?! Hу, пожалуйста, вспомните!.. Там еще такой старый был, в комбинезоне…»

Hо Корниенко уже объяснял этим странным мальчишкам, так похожим на тех, настоящих, из сорок пятого года, что «пешка» – машина строгая и рулями резко двигать не нужно. Она умная – все понимает…

Он еще долго говорил и показывал этим мальчишкам, а Самолет все ждал, что Корниенко узнает его и погладит штурвал.

Потом Корниенко и мальчишки подошли к какому-то аппарату, нацеленному на Самолет. Вокруг аппарата стояли прожекторы, и крикливые люди.

– Что скажет консультант? – спросил высокий полный человек. – Можно снимать?

– Снимайте, – ответил Корниенко и печально оглядел Самолет.

– Внимание! – крикнул высокий. – Актеры по местам! Приготовились к съемке!…

…Пять солнечных дней, пять счастливых дней Самолет жил полной жизнью. Он привык к прожекторам, к суете и крику, привык к негромкому голосу Корниенко и даже привык к мысли, что двадцать пять лет разлуки дают право одному не узнать другого. В этом нет ничего оскорбительного. Двадцать пять лет не шутка. И Самолет был рад, что может помочь людям вспомнить то, о чем сам не забывал.

Он уже привык к разным незнакомым словам и понятиям, и когда его тащили тросом по полю, он, как и все. очень волновался, чтобы трос не попал в кадр…

Съемки закончились, и Самолет вернули на его место в музей. Сюда, под высоченные сумрачные своды. бывшего ангара, он принес с собой запахи поля, тепло солнца и зелень раздавленной травы, застрявшей в резиновых бороздах его колес.

Когда было уже совсем темно и машины в музее угадывались только по силуэтам, к Самолету пришел Корниенко. Он долго стоял под ним, а потом прижался лбом к антенне радиополукомпаса, закрыл глаза и тихо сказал: – Я все помню… Я всех помню.

И тогда Самолету впервые в жизни захотелось заплакать. Hо он не знал, как это сделать…