Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого

Неслыханная наглость. Даже Совещание Советов месяц назад не посмело вызвать министров. А эти – вызывали.

Какая тоска!

И какое бессилие…

Если уж уходить – так крепко-крепко хлопнуть!

А вот – нет сил.

Сейчас, правда, внезапная смерть была бы – самый простой и почётный выход.

Уж останавливалось бы сердце до конца, что ли.

Воззвания Временного правительства к народу, к крестьянам – в деревню не попадают: газеты редко туда доходят, а особых листков нет. В Нижегородской губернии даже воззвание губернского исполнительного комитета о засеве полей – или не дошло, или опоздало. Ходят слухи: то – Временное правительство приказало священникам посшибать кресты с церквей, церкви скоро опечатают, богослужения запретят; то – будут выдавать на каждый двор по одной лошади, одной корове и по тысяче рублей деньгами.

Всякие платежи и налоги – деревня платить перестала.

В Ардатовском уезде отказались делать раскладку и казённых, и земских, и мирских сборов.

В село Новониколаевку Донской области явились якобы от ростовского совета рабочих депутатов и арестовали волостного старшину во время раздачи пособия семьям мобилизованных. Всё же сход отстоял своего старшину и деньги, но приезжих никто арестовать не решился: „Кто их знает, может начальство.”

В селе Лебяжьем Ставропольского уезда Самарской губ. из прибывшей домой сотни солдат, отпускников и дезертиров, отделилась группа и с частью новобранцев учинили жестокий самосуд над старшиной и писарем, измучив их до полусмерти. На другой день эта шайка стала громить усадьбы зажиточных крестьян – но приехавшие из уезда милиционеры отговорили их. Тогда дезертиры намерились учинить самосуд над членами кредитного товарищества – этим удалось спастись бегством.

В Палкинскую волость Псковского уезда прискакали на лошадях из соседней Гусаковской волости солдат-дезертир и несколько деревенских хулиганов, вооружены. Вынесли из волостного правления все бумаги и жгли: „Довольно, будя! Нонче ничего нет – царя нет, урядника нет, старшин нет!” Взломали денежный сундук, взяли 2400 рублей и ускакали. Крестьяне не посмели задержать: „Подступись к нему, а он ливорвертом в морду.” (Из Муйжеля)

В Кромском уезде к казначею чернского кредитного товарищества явилось семь человек в солдатских шинелях: „Не нужна нам ваша кооперация!” – и отобрали ключи от складов и кассы.

В одном из сёл Воронежской губ. крестьяне подожгли склад земледельческих орудий.

В селе Поповка Карловской волости под Полтавой созвали всех на сходку: „Будут объявлять, что кому брать из экономии.” (В Карловке – имение герцога Мекленбург-Стрелецкого, 55 тыс. десятин, коннозаводство, три сахарных завода, один винокуренный.) На сходке приезжий, под вид мастерового, в кепке, с красной повязкой на рукаве:

– Вот вам, граждане, пришло право разобрать имущество герцогское. По решению комитета могут получить: Иван Пушко – молодого вола, Павло Корж – свинью, солдатская вдова Катерина Чиж – овцу, Андрей Грунько – железную борону тройную, Семён Марюхин – старого вола и ярмо, Серёга Зацепко – пару лошадей.

Мужики сперва мнутся – не уверены. Но за сутки – всё разобрали. (Чешут в затылке: одного вола- как в работу приставить?)

Прошла неделя – новый приезжий, новая сходка: всё – вернуть! имение герцога – теперь собственность государства.

А Павло Корж уже ту свинью зарезал: „Так чьё ж право настало? опять буржуков?”

Гудит сходка, отдавать не хочет. Требуют – и землю герцогскую делить.

В Сычёвском уезде Смоленской губ. во многих местах толпа крестьян громила „потребиловки” – сычёвскую лавку, жерновское общество, ярыгинские кооперативы, с насилием над кооператорами:

– Долой старое! Надо всё новое!

В Тёсовской волости того же уезда, слывшей одной из самых культурных, переизбрали комитет: удалили из него земского врача, учителя, всех интеллигентов. В новый состав выбрали и таких, кто не умеет расписаться. Комитетчикам назначили жалованье. А кого из интеллигентов зовут на грамотную помощь – платят им подешевле.

В селе Студенец новый сельский комитет выгнал учительницу из школы, выбросил на улицу её вещи: „Уезжай от нас!” А мужикам комитет запретил дать ей лошадь или приютить на время. Один старик всё же взял её в дом. Приходил священник, исповедал её и причастил.

Избрали в комитет: Терентия Кочета, Петруху Голяму и Устинью Курошницу. Все трое неграмотны, не могут надписать адреса на письме. Постановили: не платить аренды, и чтоб деревне выдали по фунту сахара на человека.

В с. Чернавке Самарской губ. возник многодневный спор между Двумя комитетами, выбранными один за другим. Дошло до потасовки. Бабам это надоело, избрали свой третий комитет и послали делегатов в Самару: найти такую власть, чтобы водворила порядок.

Священник предупредил здешних охальников, что их ждёт виселица. На него написали епископу просьбу о смещении – но женщины отстояли своего священника.

В Корсунском уезде Симбирской губ. в деревнях неспокойно, происходят аресты, сводят личные счёты. Идут разговоры, что надо усторонить всех учительниц, священников, управляющих. Обсуждают, как поделить помещичью землю, не дожидаясь разрешения.

То же – в Сердобском уезде Саратовской губ. В с. Бокове оратор на базаре:

– Теперь кто только скажет слово „монархия” – хватайте, и под арест. А в поезда садись теперь в 1-й и 2-й классы, где раньше только баре ездили, а теперь вали, ребята!

Впрочем, и этого оратора крестьяне тоже арестовали.

В Моисеевке под Житомиром крестьяне арестовали судебного следователя, прибывшего по делам службы. „Раньше вы сажали нас, а теперь – мы вас!”

Сельский сход в Ставропольском уезде (Кавказском). Все кричат: „Долой земство!” – „Не хотим платить земские сборы!” – „Долой по требиловку!” – „Долой кредитное товарищество!” Старшина дал мужикам накричаться, а потом объяснил: новое правительство поддерживает и земство, и кооперативы. Стали кричать: „Долой старшину!”

Долго старшина уговаривал сход, не помогло, приняли: всё „долой”! Теперь хотели выбирать в продовольственный комитет, но явилась баба с жалобой на своего мужика: её прогнал, а взял любовницу. Тотчас поставили того мужика перед сходом и кричали: „Сослать в Сибирь!” Муж взмолится: прийму жену, а любовницу удалю.

Собрание потребительского общества полей орошения в Люблине, под Москвой, постановило: выслать старосту Смурова из Люблина в 24 часа, а семью его в трёхнедельный срок. (Не угодил обществу.)

В дер. Фёдоровке Козловского уезда местный сельский комитет, не надеясь на управу от властей, постановил и высек розгами своего сельчанина, укравшего две четверти овса у солдатки.

В Харьковской губ. в одной волости случай: крестьянин оскорбил икону. Волостной комитет приговорил его к голодной смерти: запер, не кормил, не поил.

В с. Спея Бендерского уезда крестьянский сход заподозрил лесничего в убийстве, приговорил к смертной казни – и тут же его разорвали на части.

В с. Сергиевском Калужской губ. в апреле один молодой мужик убил старуху из своего же села, она с поезда несла в мешках какое-то добро. В селе опознали. А властей теперь нет. Так сами схватили убийцу, привязали ему на спину лапти убитой старухи и пустили бежать по спуску к Оке, где срублен был лес, и некуда спрятаться. Отпустили сколько-то, потом Митька Тимарёв, только что приехавший с фронта и со своей винтовкой, – уложил, как зайца, издали.

Кучка этих мужиков, весело переговариваясь, возвращалась по аллее барского сада. Стоял тёплый безоблачный день. Увидели барышень Осоргиных на грядках, сняли шапки, приветливо поздоровались и: „Бог в помощь!”

В Рязанском уезде в сёлах Еголдаеве, Васильевке и Дегтяньи на сходках агитировал приезжий солдат, якобы от Временного правительства. И сходки постановляли: жечь соседних помещиков.

Помещикам всюду запрещают вывозить свой хлеб и рубить свой лес. Помещики трясутся: как пойдёт, крестьяне могут свозить их хлеб к себе на гумна, и ничем не помешаешь. На хуторе наследников Ульяновых под Арзамасом крестьяне выгнали управляющего, сняли рабочих, заперли амбары с семенным овсом и воспретили вообще сеять. В Петровском уезде Саратовской губ. крестьяне захватили земское опытное поле в 30 десятин, арестовали уездного комиссара и его милицию, согнали всех помещичьих рабочих и пленных: не сейте, мы сами посеем! В Касимовском уезде Рязанской губ. у Мансурова разгромили сад-питомник, а помещика Павлова арестовали.