Сергей Иванов - Америка глазами заблудшего туриста

— Откуда взялся твой английский, если ты — русский?

— Когда-то учился на шпиона, но мне это так и не понадобилось. Вот теперь сижу здесь и пью «Fire Ball».

Напиток красно-ядовитого цвета, оказался действительно вкусным и по крепости соответствовал названию.

— Чему ещё обучали тебя, кроме английского? — стал допрашивать он.

— Учили — как заводить друзей среди подвыпивших американцев, — серьёзно ответил я. — И на почве различных интересов: спорт, музыка, литература, затем, обращать их в активных сторонников марксизма-ленинизма.

Последнее развеселило моего собеседника. Он доверительно сообщил мне о своём не очень-то лояльном отношении к американскому капитализму. Но и коммунистические лагеря его пугали ещё больше.

По-моему, приятеля устрашало всё, что связано с интенсивным многочасовым трудом, будь-то в исправительных лагерях, либо в добровольном предпринимательском марафоне. Ему больше нравилось коротать время в барах.

— Именно такие клиенты меня интересуют! — указал я на него.

— Вряд ли ты проходил в своей шпионской школе музыку, которая волнует меня, — шутливо заявил Борода. — Мне по-прежнему нравится старая музыка, времен моей молодости, — пояснил он.

— Ты имеешь в виду далёкие 60-70-е годы? — уточнил я.

— Точно!

— Так это мы проходили. Мне и самому нравятся ваши CCR, Grand Funk, Simon and Garfunkel, Chicago. Хотя, в то время британской музыки было побольше.

Бородач раскололся. Пустился рассказывать мне, на чьих концертах он побывал в те годы. Из его откровенного рассказа о жизненных интересах, я понял, что в молодости он, как бросился в беззаботное течение хиппи, так и не вернулся из него к реалиям жизни.

Нетрудно было заметить, что поговорить об этом, для него — как бальзам на душу.

Его компания в этой ситуации пришлась мне по душе. Наша соседка несколько раз пыталась встрять в разговор, но как-то не приживалась в нашем коллективе. Я заказал ей ещё один Fire Ball и она отстала.

Когда она влезала в нашу беседу, нетрудно было заметить её снисходительное отношение к спивающемуся дядьке неудачнику, которому и похвастать-то больше нечем, кроме как воспоминаниями о беззаботной молодости.

А сама-то она, также любит выпить и ничего особенного собой не представляет. Можно предположить, что в его возрасте, она будет заправлять маминым цветочным магазинчиком и, возможно, к тому времени приобретет свой домик в кредит. Но и это всё, пока лишь Может Быть. Но она уже смотрит на этого интеллигентного стареющего парнишу, как на безнадежного неудачника. Типичный пример женской меркантильной оценки человека. А также яркий пример американского отношения к бедности.

Здесь материальное положение субъекта — мерило и оценка самой личности. Каким бы хорошим ты ни был, если ты не платежеспособен, тогда о чём с тобой говорить? У них не прижились наши поговорки о том, что бедность — не порок, и не в богатстве — счастье. Здесь культивируется преуспевание и благополучие. А осознанный отказ от стремления к материальным ценностям рассматривается, как серьёзное отклонение от нормы. Пренебрежительное отношение к Американской Мечте — осуждается. Здесь в почете наша поговорка: лучше быть здоровым и богатым, чем больным и бедным. И они часто и густо, хвастливо и громко кричат о своём здоровье и богатстве. Но если присмотреться к достижениям многих американцев внимательней, то выяснится, что все их материальные блага приобретены в кредит, выплатить который не всегда достаточно всей жизни. Говорить же об этом искренне и негромко, они позволяют себе лишь на платных сеансах-беседах с психоаналитиком.

Пока я общался со случайным собеседником, счастливым от того, что его кто-то слушает и отвечает взаимопониманием, Олег принял участие в бильярдном состязании. Среди игроков оказался даже один коллега — официант из нашего ресторана Horizon.

Тем временем, я узнал, как много приятного пережил мой приятель в 60-70-е годы. Для сравнения с его американской историей тех лет, я попытался выразить ему свои символы, вынесённые из того времени.

У меня упоминание о 60-х годах в первую очередь ассоциировались с музыкой The Beatles, многократно перезаписанной на магнитофонной ленте и безотказно вызывающей мурашки по телу. Любимые китайские кеды и многочасовые дворовые, футбольные состязания до сбитых колен… Хрущёв с кукурузой… Фидель Кастро с паршивым сахаром… и чёрные студенты с Острова Свободы. Ужасные стоматологические клиники с разрушительной дрелью и цементными пломбами. Первый космонавт и ажиотаж вокруг полёта в космос. Массовое желание детей и взрослых полететь туда, и быть космонавтами, или, как минимум — летчиками. И мои первые навыки приспособления к условиям тоталитарной истерии, скрытое нежелание быть не летчиком, не космонавтом, а самим собой. Тогда это означало для меня играть в игры, которые нравились мне, а не запланированные школьной программой гармоничного развития личности. Слушать и переживать музыку, которая глубоко волновала меня, а не разучивать хором «Солнечный круг, небо вокруг.» И на затасканный вопрос учителей и воспитателей: кем хочешь стать, когда вырастешь? — врать в угоду им, что хочу быть космонавтом.

Пьяненькому стареющему хиппи показались интересными мои воспоминания о 60-х годах. Он пригласил меня наведываться сюда почаще. Этого я не мог ему обещать. Зато я заверил, что нашего случайного разговора для меня достаточно, чтобы запомнить и его самого, и всё, о чём мы говорили с ним, также надолго, как я помню Хрущева, Кастро и Мао Цзедуна.

К этому, почти утреннему времени, мой собеседник уже не сомневался ни в чём, мною сказанном. Расстались мы настоящими приятелями. Он отметил, что здорово провёл время. Признал, встреча с русским шпионом оказалась гораздо приятней, чем визит к психоаналитику или проститутке, которые, в сущности, мало, чем отличаются (лишь ценой).

Наша подруга вошла во вкус ночной жизни и предложение отправиться обратно домой, восприняла крайне неохотно. До семи утра, когда мы должны приступить к работе, оставалось часа четыре. Ехать на работу прямо из этого заведения как-то не улыбалось. Ей же было трудно понять пролетарскую озабоченность о предстоящем рабочем дне. Лишь наши клятвенные заверения вернуться сюда в ближайшие дни, склонили её к согласию.

Обратно ехали невесело. Чувствовалась усталость. Наша попутчица оставила в баре последние способности трезво воспринимать реальность. Говорить о чём-либо не было ни желания, ни сил.

К счастью, на следующий день трудовая активность всех сотрудников была явно понижена, и наша вялость не была исключением.