Александр Дюма - Графиня де Шарни

Сантер вышел вперед.

— Доложите о членах исполнительного совета! — приказал он Клери.

Клери собрался было исполнить приказание, но король, услышав шаги и голоса, избавил его от этого труда, распахнув дверь и выйдя в коридор.

Тогда Гара, не снимая шляпы, заговорил первым. Он сказал:

— Людовик! По поручению Конвента временный исполнительный совет познакомит вас с декретами от пятнадцатого, шестнадцатого, семнадцатого, восемнадцатого и двадцатого января; сейчас вам их прочитает секретарь совета.

Грувель развернул лист бумаги и дрожащим голосом стал читать:

«Статья первая. Национальный конвент объявляет Людовика Капета, последнего короля французов, виновным в заговоре против свободы нации и в покушении на безопасность государства.

Статья вторая. Национальный конвент приговаривает Людовика Капета к смертной казни.

Статья третья. Национальный конвент объявляет недействительным документ Людовика Капета, представленный собранию его защитниками и понятый как апелляция к народу на приговор, вынесенный против него Национальным конвентом.

Статья четвертая. Временный исполнительный совет обязан в тот же день довести настоящий декрет до сведения Людовика Капета, а также принять необходимые меры по его охране и безопасности, чтобы обеспечить исполнение декрета в двадцать четыре часа со времени его оглашения, и дать отчет Национальному конвенту немедленно после приведения приговора в исполнение».

Во время чтения лицо короля оставалось совершенно спокойным; на нем ясно отразились только два выражения: при словах «виновен в заговоре» на губах короля мелькнула презрительная усмешка; при словах «приговаривается к смертной казни» он поднял глаза к небу, словно обращаясь к самому Богу.

Когда чтение было окончено, король шагнул к Грувелю, взял у него из рук декрет, сложит его, спрятал в бумажник, достал оттуда другой документ и протянул его министру Гара с такими словами:

— Господин министр юстиции, прошу вас теперь же передать это письмо в Национальный конвент.

Министр замер в нерешительности; тогда король продолжил:

— Сейчас я вам его прочитаю.

В отличие от Грувеля, он стал читать спокойно, невозмутимо:

«Прошу предоставить мне трехдневный срок, в который я мог бы приготовиться к встрече с Господом; прошу с этой целью разрешить мне свободные свидания с лицом, на которое я укажу комиссарам Коммуны; прошу также, чтобы этому лицу были обеспечены спокойствие и уверенность в том, что его не будут преследовать за акт милосердия, который он исполнит по отношению ко мне.

Я прошу освободить меня от постоянного наблюдения, установленного Генеральным советом в последние дни.

Я прошу в этот срок дать мне возможность увидеться с моей семьей, когда я этого захочу и без свидетелей; я бы желал, чтобы Национальный конвент теперь же позаботился о судьбе моей семьи и позволил ей свободно выехать, куда она сама сочтет нужным удалиться.

Я поручаю милосердию нации всех тех, кто был ко мне привязан: среди них немало таких, кто лишился своего состояния и теперь, не имея жалованья, возможно, находится в стесненных обстоятельствах; среди тех, кто получал пенсион, немало стариков, женщин и детей, которые не имеют других средств к существованию.

Составлено в башне Тампля 20 января 1793 года.

Гара принял письмо.

— Сударь, это письмо будет немедленно передано в Конвент, — пообещал он.

Король снова раскрыл бумажник и достал оттуда небольшой листок.

— Если Конвент удовлетворит мою просьбу относительно лица, к услугам которого я хотел бы прибегнуть, — проговорил король, — вот его адрес.

На листке рукой мадам Елизаветы в самом деле был написан адрес:

«Господин Эджворт де Фирмонт, Паромная улица, дом № 483».

Затем, поскольку все было сказано и выслушано, он отступил на шаг, как в ту пору, когда тем самым давал понять, что аудиенция окончена.

Министры и сопровождавшие их лица вышли.

— Клери! — обратился король к камердинеру, который, чувствуя, что ноги отказываются ему подчиняться, привалился к стене. — Клери, пойдите узнать, готов ли обед.

Клери отправился в столовую, где застал двух членов муниципалитета; те прочитали ему приказ, который запрещал королю пользоваться ножами и вилками. Только один нож предполагалось доверить Клери, чтобы он мог в присутствии двух комиссаров разрезать своему господину хлеб и мясо.

Приказ был еще раз прочитан королю, потому что Клери наотрез отказался сообщить ему о принятой мере предосторожности.

Король разломил хлеб руками, а мясо — ложкой; вопреки своей привычке, он съел совсем немного; обед продолжался всего несколько минут.

В шесть часов доложили о приходе министра юстиции. Король поднялся ему навстречу.

— Сударь, — сказал Гара, — я отнес ваше письмо в Конвент, и мне поручено передать вам следующее:

«Людовик волен вызвать служителя церкви по своему усмотрению, а также увидеться со своими близкими свободно и без свидетелей.

Нация, будучи великой и справедливой, позаботится о судьбе его семьи.

Кредиторам королевского дома будут возмещены убытки по всей справедливости.

Национальный конвент включил в повестку дня просьбу об отсрочке».

Король кивнул, и министр удалился.

— Гражданин министр! — обратились к Гара дежурные комиссары муниципалитета. — Как же Людовик сможет увидеться со своей семьей?

— Как сказано, наедине, — отозвался Гара.

— Это невозможно! Согласно приказу Коммуны, мы не должны спускать с него глаз ни днем ни ночью.

Дело и в самом деле запутывалось; тогда, ко всеобщему удовольствию, было решено, что король примет членов своей семьи в столовой таким образом, чтобы его было видно через дверной витраж, а дверь будет закрыта, чтобы ничего не было слышно.

Тем временем король приказал Клери:

— Посмотрите, не ушел ли еще министр юстиции, и пригласите его ко мне.

Спустя минуту вошел министр.

— Сударь, — проговорил король, — я забыл вас спросить, застали ли дома господина Эджворта де Фирмонта и когда я смогу с ним увидеться.

— Я привез его в своей карете, — ответил Гара, — он ожидает в зале заседаний и сейчас будет у вас.