Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

— До чего же мерзкая скотина этот философ! — спокойно заметила Шон, провожая взглядом Руссо, который спускался, вернее, сбегал вниз по тропинке.

— Просите, что хотите, — обратился г-н де Жюсьё к Жильберу, по-прежнему прятавшему лицо в ладонях.

— Да, просите, господин Жильбер, — повторила графиня, посылая улыбку брошенному ученику.

Тот поднял бледное лицо, убрал со взмокшего лба прилипшие волосы и твердо проговорил:

— Раз уж вам так хочется предложить мне место, я бы хотел поступить помощником садовника в Трианон.

Шон и графиня переглянулись, Шон слегка наступила шаловливой ножкой на ногу сестре и торжествующе подмигнула; графиня кивнула в знак согласия.

— Это возможно, господин де Жюсьё? — спросила графиня. — Я бы этого хотела.

— Раз вам этого хочется, графиня, — отвечал тот, — можете считать, что ваше желание исполнено.

Жильбер поклонился и прижал руку к сердцу; оно было переполнено счастьем, после того как совсем недавно было полно отчаяния.

В том же небольшом кабинете замка Люсьенн, где мы видели Жана Дюбарри поглотившим, к большому неудовольствию графини, невероятное количество шоколада, маршал де Ришелье завтракал с графиней Дюбарри. Трепля Замора за волосы, она все свободнее и небрежнее вытягивалась на затканной цветами атласной софе, а старый придворный лишь восторженно вздыхал при каждой новой позе обольстительницы.

— Ах, графиня! — с жеманством старухи восклицал он. — Вы испортите прическу!.. Графиня, вот этот завиток раскручивается… Ах, графиня, ваша туфелька падает!..

— Да не обращайте внимания, милый герцог, — проговорила она, выдрав у Замора ради развлечения целую прядь волос и вытянувшись во весь рост. Она была еще сладострастнее и красивее на своей софе, чем Венера в морской раковине.

Равнодушный к ее позам, Замор взвыл от боли. Графиня успокоила его, взяла со стола горсть конфет и всыпала их ему в карман.

Замор надул губы, вывернул карман и высыпал конфеты на пол.

— Дурак! — обругала его графиня, вытягивая изящную ножку и носком касаясь замысловатых штанов негритенка.

— Помилуйте! — вскричал старый маршал. — Клянусь честью, вы его убьете.

— Я сегодня могу убить любого, кто мне попадет под руку, — призналась графиня, — сегодня я буду беспощадной.

— Вот как? Значит, и я вас раздражаю? — спросил герцог.

— Нет, что вы, напротив! Вы мой старый друг, я вас обожаю. Но, по правде говоря, я сошла с ума, вот в чем дело.

— Так вас, должно быть, заразили этой болезнью те, кого свели с ума вы сами?

— Берегитесь! Мне надоели ваши любезности, потому что они неискренни.

— Графиня, графиня! Я начинаю думать, что вы не с ума сошли, а просто неблагодарны.

— Нет, я не сумасшедшая, не неблагодарная, я…

— Кто же вы?

— Я разгневана, господин герцог!

— В самом деле…

— Вас это удивляет?

— Нисколько, графиня. Клянусь честью, есть от чего разгневаться!

— Вот именно это меня в вас и возмущает, маршал.

— Неужели есть во мне что-то такое, что может вас возмутить, графиня?

— Да.

— Что же это? Я уже довольно стар, однако готов приложить любые усилия, чтобы вам понравиться.

— Да вы просто не знаете, о чем идет речь, маршал.

— Ошибаетесь, мне это известно.

— Вы знаете, что меня раздражает?

— Разумеется: Замор разбил китайский фонтан.

Едва уловимая улыбка промелькнула на губах молодой женщины, однако Замор, почувствовав себя виноватым, униженно склонил голову, словно небо затянуло тучей, из которой на него обрушится дождь пощечин и щелчков.

— Да, — со вздохом проговорила графиня, — да, герцог, вы угадали: причина именно эта, вы действительно тонкий политик.

— Мне всегда это говорили, графиня, — скромно отвечал г-н де Ришелье.

— А я и так это вижу, герцог. Вы сразу определили, почему я не в духе: это восхитительно!

— Ну и прекрасно. Однако это еще не все.

— Неужели?

— Да, я догадываюсь, что есть еще кое-что…

— Вы так думаете?

— Да.

— А о чем вы догадываетесь?

— Мне кажется, вы ждали вчера вечером его величество.

— Где?

— Здесь.

— Что же дальше?

— Его величество не пришел.

Графиня покраснела и приподнялась на локте.

— Ах-ах! — прошептала она.

— А ведь я приехал из Парижа, — продолжал герцог.

— Ну и что же?

— Я мог ничего не знать о том, что произошло в Версале, черт побери! Однако…

— Герцог, милый герцог, вы сегодня чересчур сдержанны. Какого черта! Раз уж начали — договаривайте. Или не надо было начинать.

— Вольно́ вам говорить, графиня! Дайте мне хотя бы передохнуть. Так на чем я остановился?

— Вы остановились на… «однако».

— Да, верно. Однако я не только знаю, что его величество не пришел, но и догадываюсь, почему его не было.

— Герцог! Я всегда думала, что вы колдун. Мне недоставало лишь доказательства.

— Сейчас я вам представлю и доказательство.

Графиня, уделявшая беседе значительно больше внимания, чем ей хотелось это показать, оставила в покое голову Замора, волосы которого она перебирала своими белыми изящными пальчиками.

— Представьте, герцог, представьте, — сказала она.

— В присутствии господина коменданта? — спросил герцог.

— Исчезните, Замор, — приказала графиня негритенку; обезумев от радости, он одним прыжком выскочил из будуара в переднюю.

— Прекрасно! — прошептал Ришелье. — Должен ли я все вам говорить, графиня?

— Чем вам помешала эта обезьяна Замор, герцог?

— Сказать по правде, меня кто угодно смущает.

— Кто угодно — это я понимаю, но разве Замор — кто угодно?

— Замор не слепой, не глухой, не немой. Значит, он тоже «кто угодно». «Кто угодно» для меня тот, у кого такие же, как у меня, глаза, уши, язык; значит, он может увидеть то, что я делаю, услышать или повторить то, что я говорю, — в общем, этот «кто-то» может меня выдать. Итак, изложив свою теорию, я продолжаю.

— Да, герцог, продолжайте, доставьте мне удовольствие.

— Не думаю, что это будет удовольствием, графиня. Впрочем, неважно, я должен продолжать. Итак, король посетил вчера Трианон.

— Малый или Большой?

— Малый. Ее высочество дофина держала его под руку.

— Вот как?

— Ее высочество очаровательна, как вам известно…

— Увы!

— Она так с ним носилась, называла то папенькой, то дедушкой, что его величество не устоял, — ведь у него такой мягкий характер! За прогулкой последовал ужин, за ужином — невинные игры. Одним словом…