Александр Витт - Принцесса Хелена, шестая дочь короля Густава

Лаврик, не забывший ещё своё земное существование, являл собой пример совершенного очеловечивания, когда домашнее животное после многолетней жизни с людьми воспринимает себя человеком, не задумываясь о наличии у него хвоста и четырех лап. То есть он был примером, по сути, обратного процесса, будучи ангелом, совершенно не тяготившимся имеющимися атрибутами в виде крыльев и некоторого свечения вокруг башки. В приёмной у Экселенца он курил с Алисой в предбаннике её Salem, который дозволялось проносить на Базу только ей, выходил в город по своим, только ему известным делам и не расставался с мобильным Black Berry, яростно стуча по клавишам. Всегда хотел спросить, что за мобильный оператор обслуживал Базу, но почему-то каждый раз, когда я смотрел на дисплеи редких телефонов её обитателей, на месте логотипа оператора замечал одну буковку Ё.

Сидя на крыше аппаратной питерской телебашни на фоне совершенно прозрачного осеннего неба, Лаврик задумчиво вертел лапами, постоянно рискуя уронить засекреченный гаджет в огромный запущенный сад за оградой старого телецентра. Потом совершенно спокойно встал, и несильный ветер затрепал белые перья. Набрав номер, он, довольный, кивнул как будто самому себе и мгновенно исчез. Лететь было слишком далеко, и он выбрал более быстрый путь.

Любил-таки Красильников покрасоваться! Когда Белка отвернулась от играющего на площадке во дворе своего дома Никиты, ей на мгновение показалось, что вечереющее небо мигнуло, и снова всё стало как прежде. Только стало яснее, пожухлая листва ярко и тревожно запахла дачей, на которой она давно не была, и стало тревожно. Бесшумно, медленно, величаво, не вызывая никакого диссонанса с расположенной в 15 метрах помойкой, в поле её зрения вплывала фигура в белом плаще с совершенно неподвижными крыльями.

«Грузовик, — подумала она. — В меня. На полном ходу. Моя никому не нужная, нудная, пресная и серая жизнь волшебным образом закончится так быстро. Почему они ездят по дворам совершенно бесконтрольно, тут же дети…» Странно, кошмар не кончался, и самое время было хлопнуться в спасительный обморок. Однако Лаврик поддержал её в тот самый последний момент, когда веки начали закрываться и тошнота подступила к горлу. В этот момент она его узнала. Это был Леонид, который работал вместе с ними в Управлении и был отряжен подрядчиком для успешной организации требуемой активности.

Коснувшись грязноватого асфальта носками поношенных, но сохранивших вид былой надежности докерских ботинок, Леонид Валерьянович томно и загадочно посмотрел на Белку.

— Ничто не предвещало беды, — вдруг басом произнёс он и брезгливо посмотрел себе под ноги.

Автору хотелось бы опустить здесь некоторые подробности вытаскивания бедной женщины сначала из заторможенного, потом истерически хохочущего состояния, поскольку нет нужды утомлять зрение читателя картиной пляшущих букв, составляющих бессвязные обрывки восклицаний, с одной стороны, и басовитого увещевания — с другой. Это не прибавит читателю новых знаний о разговорах ангелов с людьми. Знать ему необходимо только одно: в следующие полтора часа абсолютного времени, куда Лаврик предусмотрительно завернул Белку, было решено многое.

— Ты вообще есть? — спросила она, безуспешно пытаясь стереть размазанную тушь. — Я вначале стопудово подумала про грузовик.

— Есть, нет, какая на фиг разница, ты же меня видишь, можешь даже потрогать, — улыбнулся он ей открытой ясной улыбкой.

Ангелы не умеют иначе, они ведь не люди, ничего в них не осталось человеческого. Нет в них так привычного нам патологического, но, чёрт побери, настолько привычного землянам раздвоения личности, когда одна половина хочет сказку, подарить другу мороженое и спасти бездомную собаку, а другая хочет эту сказку испоганить (чтобы не верили никогда), мороженое сожрать самостоятельно и желательно втихаря, а собаку пнуть и, насвистывая «Подмосковные вечера», счастливо пойти дальше.

Ангелы совершенно не умеют врать. В данном случае Леониду Валерьяновичу это было необязательно. Достаточно было просто не говорить половину. Важную, я бы сказал, решающую. Нужно было просто промолчать. Но и в той части, которую он сам себе дозволил произнести, можно было развернуться.

Начал он с краткого, но убийственного разбора её жизни, которая, к слову, совершенно не блистала яркими запоминающимися событиями. Белка слушала его молча, лицо её белело и принимало спокойное, даже отрешенное и веселое выражение. Она сидела на старой, рыжего цвета трубе, изображавшей дворовую оградку; слова как будто проходили сквозь неё, не оставляя никакого видимого следа на лице. Только губы кривились в усмешке.

После наступления более или менее взрослого состояния она не смогла вспомнить границу, после которой её душа закрылась от существующей реальности, нарастив скорлупу напускного оптимизма, проявлявшегося в любой, даже бредовой и безнадежной ситуации. А Лаврик решился этот гордиев узел разрубить. Сразу, не задумываясь, просто следуя инстинктам и искреннему желанию изменить мир к лучшему. Сразу и навсегда, перескакивая через две ступеньки, не замечая. И начал с самого больного. Он специально подбирал слова, которые роились, зацепляясь за выступы черепной коробки. Это были её, невысказанные самой себе, мысли на грани ощущений и ощущения на грани дозволенного самой себе. Наверное, поэтому она ему поверила сразу, ведь от несбывшегося практически невозможно избавиться.

«События происходят во времени» было её любимым выражением, и однажды в её жизни появился человек, который дал ей силы для очередного прыжка. Она была счастлива, абсолютно счастлива. Да, у него было полно недостатков, но, чёрт возьми, какое это имело значение, ведь она его любила. Егор стал для неё всем. Миром, в котором она жила и, наверное, хотела бы умереть. Они поженились, Белка родила сына. И мир, существовавший для двоих, разделился на три части, и она думала, что вот так оно и будет всегда.

Но реальность не дремлет, скрывается в злой засаде, чтобы потом накрыть с головой, обдав не какими-то там брызгами, а целым ушатом ледяной воды. Неправильно понятое слово может посеять зерно, из которого вырастет жестокая обида.

Этот мир не стал исключением. Как в плохом романе, «он вышел покурить, а она решила, что он ушел навсегда». И небеса вдруг превратились в трясину, которая засасывала всё глубже. Она была плотной, но всё же давала возможность дышать, и постепенно Белка привыкла. Временами она смотрела на себя в зеркало и не понимала, почему на неё смотрит оттуда совершенно чужое лицо. Какое-то замученное, с потухшими глазами, но сохранявшее веселое и задорное выражение. В конце концов она начала забывать, какой она была на самом деле тогда, много лет назад, в небольшом домике на Карельском перешейке.