Яков Тублин - Образ жизни

Воспоминанье о далеком детстве
В ночной остановившейся тиши —
Надёжное испытанное средство,
Пригодное для сердца и души.

Из памяти опять всплывают зыбкой,
Разлившись лёгкой теплотой в груди,
И золотое солнышко с улыбкой,
И лета серебристые дожди.

Ещё и обретенья, и утраты —
Всё впереди, и всё испить до дна.
А я на нашей улице горбатой
Под деревом играю у окна.

Как девственно струится воздух синий!
Как дышит изумрудная листва!

И предо мной ещё никто не винен,
И я ни перед кем не виноват.

Как молодость минула скоро,
И как далеки те места!
Вокруг Приозёрска — озёра,
Такая вокруг красота!

Я целую вечность здесь не был,
Не видел непуганых птиц.
Ах, как высоко это небо!
Ах, как этот бор голосист!

Здесь вольно любилось и пелось,
Здесь ласково пахла трава…
А жизненный опыт и зрелость —
Ещё впереди. Голова
Не знает сомнений и споров,
Прозрений, рождённых бедой.

…Верните мне лес и озёра,
И мой Приозёрск молодой.

Январь. Холодный ветер дует.
Подчёркивая жизни срок,
Летит на голову седую
Такой молоденький снежок.

А за метелью, за метелью,
Как будто в воздухе паря,
Мелькают чёрные шинели
И золотые якоря.

Они мелькают и мелькают,
И исчезают иногда.
Но снег на голове не тает —
Не те года, не те года.

Нет, на судьбу я не в обиде,
Хоть жизни срок ужасно мал.
Я столько январей увидел
И снегопадов испытал.

Но нынче я трезвей и строже
Раздумываю, как мне быть.
До января я снова дожил,
Теперь до мая бы дожить.

Форменка натянута до треска,
«В увольнение», — поёт душа.
Пуговки надраены до блеска,
Выглажены чёрные «клеша».

Всё по форме — я как рублик новый,
Трезвый, чистый, молодцом гляжу,
Но комендатуру на Садовой
Я на всякий случай обхожу.

Годы, годы! Откипели страсти,
Но ночами снится до сих пор
Звонкое моё простое счастье:
Небо, море, молодость, простор.

Сулили мне коня за царство,
А сами по коню — стрельбу.
Я обвиняю государство,
Сломавшее мою судьбу.

За то, что жил чужою жизнью,
За тот надрыв, за тот излом,
За то, что за любовь к Отчизне
Отчизна мне платила злом.

За то, что я, как некий спутник,
Кружил вокруг родной земли.
Я — государственный преступник?
Тогда-вот грудь моя — пали!

Шестой десяток, слава богу, —
Зачем мне слава и хула?

…Рассвет забрезжил понемногу,
Но жизнь единственной была.

Ещё поживём,
Поживём и увидим,
Как в радости — друг,
И как недруг — в обиде,
Ещё постоим,
Постоим на краю,
Ещё мы сразимся
В смертельном бою.
Ещё мы подышим
И степью, и морем,
Ещё потягаемся
С лихом и горем.
Ещё мы насмотримся
Вдаль и на звёзды.
Мы живы ещё —
И бороться не поздно.

Впрочем, что же нам жалеть,
Что прошли младые годы.
Средь осенней непогоды
Можно жить и можно петь.

Не гусарствуем давно,
На хмельных, весёлых сходках
Не дерём отважно глотки.
Но другое нам дано.

Плодоносные сады —
Густо яблоки повисли.
Осветимся тихой мыслью
И присядем у воды.

Пусть осенний день молчит
Под свечением заката.
Веселятся пусть внучата;
В путь сбираются грачи.

Тень касается лица.
Всё на свете мы видали.
Ну, а прочее — детали,
Кроме смертного конца.

И вспять не потечёт река,
Не прорастёт цветком железо.
И будет так во все века
Всходить звезда за синим лесом.
И вспять года не полетят,
И смерть останется жестокой,
И зёрна будут прорастать
В свои положенные сроки.

Пройдёт в году таком-то май,
И август тоже в Лету канет.
И пусть не нашими руками,
Но будет собран урожай.

…А жил я на Привозной.
Акацией бела,
Как просто и привольно
Привозная жила!
Арбузами хрустела,
Знакомила людей,
Работала и пела,
И шлёпала детей.
Она дождём дышала
И вешала бельё,
И марево дрожало
Над запахом её.
Такой имеет запах
Лишь улица одна.
…Шло солнышко на запад,
А с запада — война.

Был праздника круговорот
Расцвечен флагами.
Победу праздновал народ,
А мама плакала.

О, гимнастёрки в орденах
И просто с планками!
Героев встретила страна,
А мама плакала.

Луны победная медаль
В салютах плавала.
И со стены отец видал,
Как мама плакала.

Казалось мне — смущённо он
Так улыбнулся,
Как будто сам виновен в том,
Что не вернулся.

Твои сосны ещё не струганы,
Вкруг тебя, словно дети кровные,
Твои птицы ещё не пуганы,
Твои рыбы ещё не ловлены.
Лахденпохья!
С центральной улицы
Я сворачивал прямо в просеку,
Бескозырку снимал и щурился,
Напивался лесными росами.
Не экзотика,
Не столица,
Только в памяти не стирается.
Это слово не говорится,
А вдыхается и выдыхается.

Как по белу снегу я соскучился,
По сугробам белым но зыбучим,
По морозам белым но трескучим.
В целом мире простота и ясность.
Я степями этими намучился.
Слово «снег» звучит, как слово «сказка».
И порой, в часы ночного бдения,
Кажется мне: снег — моё прозрение,
Врачевание,
Исцеление,
Как на рану белая повязка,
И как перед другом откровение,
И как женщины желанной ласка.

В улицу я вглядываюсь пристально,
Где-то теплоход гудит у пристани,
По асфальту дождь сечёт неистово.
Веки я усталые смыкаю,
И валюсь, валюсь в сугробы чистые,
И, почти счастливый, засыпаю.

Мы с горы
В долину снова сиганули,
Мы тряслись
Уже четвёртый час подряд.
И открылось нам
Селенье Сихарули[13]
(По-грузински это — радость, говорят).
Сихарули — завороженное слово,
Прожурчавшее, как горная река,
Словно ветер мимо уха,
Словно, словно
Эта тучка,
Что, как перышко легка.
Как светились
Мандарины над дорогой!
Чистый воздух
Опьянял сильней вина,
И грузинка
Из окна казалась строгой,
И такой была,
Наверное, она.
А потом мы снова
За гору свернули.
Так прощался я
С грузинским языком.
И узнал ещё
Что словом «сихварули»[14]
Парни девушек своих
Зовут тайком.
…Ах, тоска
Меня съедает, сихварули, —
Не вернусь
В твоё селение назад.
Сихарули, Сихарули, Сихарули…
По-грузински
Это — радость, говорят.

Какая осень!
Сухо и тепло.
Но надвигается
Зима к нам с полюса.
А вдоль дороги
Листьев нанесло
Так много,
Что они как светополосы.
Земля подставила
Цветной подол —
Деревья платят