Александр Островский - Том 3. Пьесы 1862-1864

Придут с большим нарядом,
Не с голыми руками.

Братцы, смерть!
Разор, разор!

Москва зовет на царство
И ждет к себе из Польши Владислава,
А мужики кричат у нас по Волге:
«Мы не хотим на царство иноземцев
И выбранных казаками царей».

Послушаем, о чем народ толкует?
Того и жди что смута заведется,
Из воровских полков с подсылом много
Народу набегает; не усмотришь,
Проезжий город. А, да это наш,
Из биркинских людей, Павлушка, писчик.
Негодный человечишка, за ним
Глядеть да и глядеть! Что за охота
Держать такую дрянь, не знаю, право!

Ну, что ж молчишь? Язык-то прикусил?

Я живу с краю, ничего не знаю.

Что он молол?

Да много говорил,
Про королевича. — Да разореньем
Все нам грозит.

Такие страсти
Наговорил, не знаешь, что и делать.

Как только вам не грех воришек слушать,
Бездельных, шлющихся! Развесьте уши,
Им на руку, они тому и рады.

Да кто ж ему поверит! — Зря болтает! —
Учи нас, вразумляй, Кузьма Захарьич!

Одно вы помните и зарубите,
Что мы клялись креста не целовать
Ни Владиславу, ни кому другому
Из иноземцев, — ждать, кого на царство
Пошлет Господь и выберет земля.
Нам государь — великий патриарх,
Другого нет у нас. Что скажет — свято.
Сегодня от него пришли гонцы.
Мы грамоту прочтем и вам объявим
Его приказ и земское решенье.

Отписки из Москвы! Гонцы с вестями!

Куда идут?

На воеводский двор.

Письмо от патриарха Ермогена.

Честным нижегородцам из Москвы
От разоренных и плененных братий
Поклон мы правим низкий, до земли.

Честному духовенству, воеводам
И всем — и старшим и молодшим людям
Благословение от патриарха.

Пустыня прекрасная!
Меня многогрешную,
Как чадо свое, приими.
Любимая мать моя,
В пристанище тихое,
В безмолвные недра свои!

Стучится некто.

Отопри поди!

Здорова ли ты здесь?

Кажись, здорова.

Я прежде всех, и ладно; мы покуда
Поговорим с тобой да потолкуем.
Об чем бы нам? Давай о женихах.

Поговорим. Спасибо за заботу.

Пришел к тебе я сватом.

От кого же?

От Лыткина, у нас в ряду торгует,
Он пожилой и четверо ребят.

Ну, хорошо, мне пожилой-то лучше.

Да полно, так ли?

Только, Петр Аксеныч,
Ты попроси, чтоб он пообождал,
А отказать не откажи.

Ну, ладно.

Да чему же ты смеешься, Петр Аксеныч?

Я больно рад, что ты не отказала
Совсем ему; он человек нам нужный.
Вот видишь ли: деньжонки у него
В запасе есть, а на мирскую нужду
Он больно скуп, теперь в надежде будет,
Что за тобой приданое большое,
Так и для миру будет тороватей.

Какой шутник ты, Петр Аксеныч! право!

Ты шутишь-то! Ну, разве ты пойдешь
За Лыткина?

Кому судьба какая.
Как знать вперед, что будет.

А другого
Не хочешь ли? Велел Кузьма Захарьич
Поговорить с тобой о человеке,
Приятеле своем.

Кузьма Захарьич?
Ахти, беда!

Чего ты испугалась?

А кто таков?

Поспелов.

Эко горе!

Ни горя я не вижу, ни беды.

Покаяться уж разве, Петр Аксеныч!
Вот видишь ты: мое желанье было
Раздать казну, избавиться заботы
По мужниной душе — его добро,
Пусть за него и молятся сироты —
Да в келейку, на тихое житье.

Не думал я, ушам своим не верю.
Такая ты веселая, все шутишь,
Смеешься с нами, парней молодых
Не обегаешь…

Что же их бояться?
Подумают — горда. Греха-то больше;
А пусть болтают да смеются вдоволь,
Побалагурим, да и разойдемся,
Вот и беда и горе: обещала
Вдовой остаться, Божьей сиротой.
А отказать боюсь: Кузьма Захарьич
Рассердится, и Алексей Михайлыч
Во гнев взойдет и будет злобу мыслить,
И выйдет только грех один. Уж лучше
Скажи ему, что я душевно рада,
Пусть думает, что я его невеста,
Хоть обману, да в мире поживем.

А Лыткину?

Я не хочу обидеть
И Лыткина. Скажи, чтоб подождал,
Обману нет, вперед нельзя ручаться.

Гостей веду. Идет Кузьма Захарьич.