Царевна Лебедь - Пушкин Александр Сергеевич

Зачем он шапкой дорожит?

Затем, что в ней донос зашит,

Донос на гетмана злодея

Царю Петру от Кочубея.

Грозы не чуя между тем,

Не ужасаемый ничем,

Мазепа козни продолжает.

С ним полномощный езуит^[34]

Мятеж народный учреждает

И шаткий трон ему сулит.

Во тьме ночной они, как воры,

Ведут свои переговоры,

Измену ценят меж собой,

Слагают цифр универсалов^[35],

Торгуют царской головой,

Торгуют клятвами вассалов.

Какой-то нищий во дворец

Неведомо отколе ходит,

И Орлик^[36], гетманов делец,

Его приводит и выводит.

Повсюду тайно сеют яд

Его подосланные слуги:

Там на Дону казачьи круги

Они с Булавиным^[37] мутят;

Там будят диких орд отвагу;

Там за порогами Днепра

Стращают буйную ватагу

Самодержавием Петра.

Мазепа всюду взор кидает

И письма шлет из края в край:

Угрозой хитрой подымает

Он на Москву Бахчисарай.

Король ему в Варшаве внемлет,

В стенах Очакова паша,

Во стане Карл и царь. Не дремлет

Его коварная душа;

Он, думой думу развивая,

Верней готовит свой удар;

В нем не слабеет воля злая,

Неутомим преступный жар.

Но как он вздрогнул, как воспрянул,

Когда пред ним незапно грянул

Упадший гром! когда ему,

Врагу России самому,

Вельможи русские^[38] послали

В Полтаве писанный донос

И вместо праведных угроз,

Как жертве, ласки расточали;

И озабоченный войной,

Гнушаясь мнимой клеветой,

Донос оставя без вниманья,

Сам царь Иуду утешал

И злобу шумом наказанья

Смирить надолго обещал!

Мазепа, в горести притворной,

К царю возносит глас покорный.

«И знает Бог, и видит свет:

Он, бедный гетман, двадцать лет

Царю служил душою верной;

Его щедротою безмерной

Осыпан, дивно вознесен…

О, как слепа, безумна злоба!..

Ему ль теперь у двери гроба

Начать учение измен

И потемнять благую славу?

Не он ли помощь Станиславу^[39]

С негодованьем отказал,

Стыдясь, отверг венец Украйны,

И договор и письма тайны

К царю, по долгу, отослал?

Не он ли наущеньям хана^[40]

И цареградского салтана

Был глух? Усердием горя,

С врагами белого царя

Умом и саблей рад был спорить,

Трудов и жизни не жалел,

И ныне злобный недруг смел

Его седины опозорить!

И кто же? Искра, Кочубей!

Так долго быв его друзьями!..»

И с кровожадными слезами,

В холодной дерзости своей,

Их казни требует злодей…^[41]

Чьей казни?.. старец непреклонный!

Чья дочь в объятиях его?

Но хладно сердца своего

Он заглушает ропот сонный.

Он говорит: «В неравный спор

Зачем вступает сей безумец?

Он сам, надменный вольнодумец,

Сам точит на себя топор.

Куда бежит, зажавши вежды?

На чем он основал надежды?

Или… но дочери любовь

Главы отцовской не искупит.

Любовник гетману уступит,

Не то моя прольется кровь».

Мария, бедная Мария,

Краса черкасских дочерей!

Не знаешь ты, какого змия

Ласкаешь на груди своей.

Какой же властью непонятной

К душе свирепой и развратной

Так сильно ты привлечена?

Кому ты в жертву отдана?

Его кудрявые седины,

Его глубокие морщины,

Его блестящий, впалый взор,

Его лукавый разговор

Тебе всего, всего дороже:

Ты мать забыть для них могла,

Соблазном постланное ложе

Ты отчей сени предпочла.

Своими чудными очами

Тебя старик заворожил,

Своими тихими речами

В тебе он совесть усыпил;