Елена Лобанова - Фамильные ценности

Примерно к середине пьесы Зоя обнаружила, что синтезатор здесь другой, не как у Флуха. Но испугаться толком не успела: настала её очередь поддержать мелодию, и инструмент с готовностью выдал последовательность аккордов. При этом верхние звуки сложились во фразу из двух частей: сначала мотив двигался вверх, а потом, потоптавшись по секундам вокруг высокой ноты, скачком опускался в тонику. Дважды, с небольшой оттяжкой, она повторила этот мотив, похожий на вопрос и ответ, и уложилась точно в квадрат. Она не поняла, почему и Борюня и Витёк разом посмотрели на неё с удивлением и переглянулись. Она что-то сделала не так?! Но поздно: музыка уже шла дальше. Борис, дождавшись начала нового квадрата, сразу взял высокую ноту – чисто, мощно, уверенно, и та парила, вибрируя, над залом – такт, и два, и три, пока Витёк рассыпал свои дроби, а Зоя чуть намечала сопровождающие гармонии. И вдруг в четвёртом такте саксофон ринулся в стремительный пассаж, в мелодическую петлю вниз-вверх-вниз, и ещё раз вниз, в тонику, и она догадалась: то была вариация её фразы, вольная аранжировка, озорное, с вызовом, передразнивание! И она не уклонилась от вызова, а, дождавшись очереди, вступила в этот поединок, и синтезатор был заодно с ней, на её стороне, меняя тембры, подсказывая ритмы и модуляции, но саксофон и не думал сдаваться, не позволял опередить себя, не отставал ни на шаг, а порой играючи опережал её скользящими глиссадами, а ударник Витёк невозмутимо подстраивался то под одного, то под другого – и вдруг ворвался в мелодию, несколькими ударами разломал ритм, перебил поединок и разразился замысловатой ускоряющейся дробью. И тогда Борис подхватил её заключительную часть, приподнял мелодию ещё на полтона и кивнул замешкавшейся Зое, и она, догадавшись, вступила в последний такт нисходящими аккордами и остановилась на трепещущем тремоло.

За то время, пока они играли, вокруг произошли изменения.

Зал кафе уменьшился примерно в полтора раза и уподобился уютной домашней гостиной.

Гости превратились в добрых знакомых и старинных приятелей. Они аплодировали, улыбались и кричали «Браво!», «Молодцы!» и почему-то «Жги, Паганини!»

Классики-джазмены приветственно подмигивали со стен.

А к Зое приблизился элегантный мужчина с букетом цветов.

Его рост был удобен для того, чтобы смотреть ему в глаза, слегка закинув голову.

Его фигура отлично смотрелась бы рядом с любой женской фигурой.

И он сказал, глядя на неё тёмными мягкими глазами:

– Твой сын дал мне адрес кафе. Хороший парень!

– Вот и начали новый год, – сказала мама.

Обыкновенные слова она умела произносить таким голосом, что недоброе предчувствие охватывало Зою как озноб.

– Ну, я, наверно, пойду сразу домой… Ещё дел полно, – пробормотала она, пристроив кульки с рыночными покупками у входа и глядя в пол.

Врать маме было тяжело и, в общем-то, небезопасно.

– Заболела, что ли? Знобит тебя? – тут же вскинулась она.

– Ничего не знобит, всё нормально, – вяло отозвалась Зоя, отворачиваясь.

– Рассказывай! Я же вижу – бледная! А температура? Дай-ка лоб… Да вроде бы нет, – озадаченно заключила мама и заглянула в самую глубину Зоиных зрачков, ища подвоха. – Скажи честно – горло болит? А голова?

– Всё болит. Короче, умираю! – сообщила та загробным голосом и закатила глаза. – Пойду с сыном попрощаюсь…

– Тебе бы всё шуточки! – рассердилась мама. – А я, между прочим, хотела серьёзно с тобой поговорить! И Гриша тоже. Так что будь добра, зайди, присядь на пять минут!

Сердце у Зои упало. Этот тон не предвещал ничего хорошего. Если предстояла речь о пятом десятке…

– Поговорим как взрослые люди! Зоя, тебе сорок пять лет… – неумолимо начала мама, не дожидаясь прихода дяди Гриши, едва Зоя послушно присела на диван.

– Сорок три!

– …будет через каких-то два года. Объясни толком: с чего это ты вдруг решила испытывать судьбу? Менять работу? И бросать специальность, которая кормила тебя всю жизнь!

Кажется, речь пока что не касалась личной жизни! Зоя перевела дух.

– Мам, но зарабатывать-то я буду здесь не меньше. Наоборот…

– А дело-то не только в деньгах! Не хлебом единым!

Возвысив тон, в комнату вступил дядя Гриша: сегодня он был определённо в голосе. Против двоих ей, пожалуй, не выстоять…

– А в чём же дело? – обречённо подала она реплику.

– Должна бы и сама понимать! – грянул дядя Гриша и, как опытный оратор, выдержал вескую паузу. – Дело прежде всего в твоём статусе! В призвании, которому ты изменила! В благороднейшей из профессий, к которой ты шла с детства! И которую предала при первой же возможности!

Его последовательное красноречие могло сокрушить не то что племянницу – каменную стену!

– Что-то долго пришлось ожидать эту первую возможность, – сделала она неуклюжую попытку увернуться и бросила искоса взгляд на маму. Но мама стояла молча, упрямо сдвинув брови и глядя в пол. И была в этот момент очень похожа на своего брата. Просто семейный портрет!

– А дети, которые верили тебе? Как ты могла бросить их? Променять на ресторан? – понизив интонацию, перешёл дядя Гриша к задушевным риторическим вопросам. – Почему они должны страдать?

«Актёр, – пронеслось в голове у Зои. – Да ведь он же – актёр по призванию! Как это я раньше не догадалась? В амплуа… как же это… резонёра! А вот папа бы никогда…»

Но думать о папе в такой момент категорически воспрещалось. Недоставало ещё разреветься, как маленькой!

– Должны страдать – кто именно? – переспросила она, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. – Те дети, которых я отдала прекрасной учительнице… да, по-настоящему талантливой? Или двое бездельников, которые по полгода играют полтора этюда, а в дневниках я пишу – соната в четырёх частях? Потому что если их выгнать, то мне не за что будет платить зарплату?

– А как же ты хотела – чтобы без всяких трудностей? Знаешь ли, профессия учителя во все времена… – начал было он, но тут силы её иссякли, и она дерзко перебила его, чувствуя, что сбивается на вульгарный визг, но не в силах управлять голосом:

– И вообще, это моё дело! И профессия тоже моя! И никакой не ресторан, а кафе! Мне, в конце концов, ещё Пашку воспитывать!

– А-а, всё-таки вспомнила про Пашку, – негромко сказала мама, и они с дядей Гришей разом замолчали и повернулись к ней. – А я думала, ты забыла, что у тебя есть сын.

После этого дядя Гриша вдруг махнул рукой и пошёл в свою комнату. Но от его ухода Зое стало не легче, а, наоборот, страшнее, как будто они не кричали только что друг на друга, а мирно беседовали, а вот теперь он ушёл и лишил её последней поддержки. Тихий мамин голос был в сто раз ужаснее громовых дяди-Гришиных обличений. От него хотелось спрятаться, как от стихийного бедствия, укрыться где-нибудь в безопасном месте, заползти в нору или ущелье…