Не развод, а война (СИ) - Вишневская Дана

Господи, какой же он идиот. Красивый, успешный, но конченный идиот.

— Ты серьёзно так думаешь? — встаю я и подхожу к нему. — Серьёзно считаешь, что мы все только и мечтаем о том, чтобы ты исчез из нашей жизни?

— А разве нет? — в его голосе слышится боль. — Посмотри, что я с тобой делаю. Мы ругаемся каждый день, ты плачешь, Савелий страдает. Какой из меня отец? Какой муж?

Я хочу закричать, что он дурак. Хочу врезать ему по этой красивой морде. Хочу обнять и не отпускать. Чёрт, какая же каша у меня в голове.

— Руслан, — говорю я медленно, будто объясняю ребёнку. — Мы ругаемся не потому, что ты плохой. Мы ругаемся потому, что ты решил всё за нас, не спросив нашего мнения.

— Но я же видел, что ты была несчастна!

— А ты думаешь, сейчас я счастлива?! — голос срывается на крик. — Ты думаешь, мне легко жить в этом доме, где всё напоминает о нашем браке? Готовить завтрак для сына и объяснять ему, почему папа больше с нами не живёт?

Руслан молчит, но я вижу, как дрогнули его губы.

— Ты думаешь, легко просыпаться ночью и тянуться к пустой половине кровати? — продолжаю я наступать. — Или слушать, как соседи перешёптываются о нашем разводе?

— Злата...

— Заткнись! — Я уже не контролирую себя. — Ты решил, что знаешь, что для нас лучше. Но ты не знаешь ничего!

Руслан опускается на стул, закрывает лицо руками.

— Я не умею быть близким, — говорит он глухо. — Ты же видишь. Каждый раз, когда ты пытаешься подойти ближе, я тебя отталкиваю. Я делаю больно. Я...

— Ты боишься! — перебиваю я. — Вот и вся проблема. Ты трус, Руслан Громов.

Он резко поднимает голову. В его глазах вспыхивает гнев.

— Не смей называть меня трусом.

— А кто ты тогда? — насмехаюсь я. — Храбрец? Герой? Ты бросаешь семью из страха. Это и есть трусость.

— Я делаю это ради вас!

— Брехня! — кричу я. — Ты делаешь это ради себя! Потому что тебе страшно попробовать измениться. Проще сбежать, чем бороться.

Тишина повисает между нами тяжёлым одеялом. Слышно только, как тикают часы на стене и шумят машины за окном. Жизнь продолжается, а мы тут разбираем осколки нашего брака.

Руслан встаёт, подходит к мойке, включает воду. Плещет себе в лицо холодной водой. Когда поворачивается, лицо мокрое, но взгляд твёрдый.

— Может, ты и права, — говорит он. — Может, я действительно трус. Но что изменится от того, что мы это признаем?

— Всё, — отвечаю я. — Всё изменится, если ты перестанешь бояться.

— А если я не смогу?

— А если сможешь?

Мы смотрим друг на друга через кухню, и мне кажется, что между нами пропасть шириной в двенадцать лет брака. Столько накопилось недосказанного, неосознанного, непрожитого до конца.

Я выхожу из кухни, но не ухожу. Останавливаюсь в коридоре, прислоняюсь к стене — холодной, покрашенной в тот самый оттенок мятного, который мы выбирали вместе три года назад. Тогда мы мечтали о том, как будем тут жить до старости. Как Савелий приведёт сюда внуков, как мы будем встречать Новый год большой семьёй.

Какими же наивными мы были.

Сердце колотится так, что, кажется, сейчас выпрыгнет из груди и разобьётся о паркет. Дышать трудно, воздух словно стал густым, как мёд. Я закрываю глаза и пытаюсь успокоиться, но перед глазами всё плывёт. Господи, неужели у меня приступ панической атаки? Прямо сейчас, когда так нужно держать себя в руках?

Слышу, как Руслан ходит по кухне. Шаги мерные, тяжёлые. Наверное, моет чашки — у него такая привычка, когда нервничает. Всегда находит себе дело, лишь бы не оставаться наедине с мыслями. Знаю эту его особенность наизусть.

Звон чашек, шум воды, скрип крана. Обычные бытовые звуки нашей когда-то счастливой кухни. Там, где мы завтракали по воскресеньям, где я учила Савелия готовить оладьи, где мы с Русланом делились планами на будущее.

А теперь что? Теперь эта кухня — поле битвы. Место, где мы убиваем друг друга словами.

А я стою в коридоре и пытаюсь понять, что чувствую. Злость? Да, злость никуда не делась. Она живёт в моей груди горячим комком, который не даёт спокойно дышать уже четыре месяца. Обида? Тоже на месте. Растёт и ширится, как масляное пятно на воде.

Но есть ещё что-то. Что-то, что я пыталась в себе убить последние месяцы. Что-то, что заставляло меня плакать в подушку, когда Савелий засыпал.

Надежда. Проклятая, упрямая, живучая надежда.

Когда он сказал, что до сих пор меня любит, что-то внутри дрогнуло. Не сразу, не мгновенно. Но дрогнуло. Как будто замёрзшее озеро начинает трескаться под весенним солнцем. Тоненькая трещинка, через которую может просочиться тепло.

Господи, неужели я всё ещё его люблю?

Конечно, люблю. Дура несчастная, конечно, люблю. Несмотря на всё, что он наделал. Несмотря на унижения, скандалы, боль. Несмотря на то, что он превратил нашу жизнь в войну. Люблю этого упрямого, испуганного, гордого мужика.

И что мне с этой любовью делать? Похоронить окончательно? Или дать ей шанс?

Я вспоминаю наши свадебные фотографии. Молодые, красивые, счастливые. Я в белом платье, он в чёрном костюме. Смотрим друг на друга так, будто в целом мире больше никого нет. И не было тогда никого важнее.

Когда же мы перестали так смотреть друг на друга?

Возвращаюсь на кухню. Руслан стоит у окна, наблюдая за жизнью нашего района. Люди спешат с работы, выгуливают собак, выходят за хлебом к магазинчику на углу. Мальчишки катаются на велосипедах во дворе. Обычная жизнь обычных людей.

А мы... мы разбираемся со своими руинами.

Посуда вымыта, разложена по местам. На столе — ни крошки. Идеальный порядок. Как он умеет наводить порядок в вещах и как не умеет разобраться со своими чувствами.

— Руслан, — зову я его тихо.

Он оборачивается. Лицо спокойное, но я вижу напряжение в уголках глаз. Маленькие морщинки, которые появились за последние месяцы.

— Ответь мне честно. Совсем честно. Ты действительно думаешь, что нам будет лучше порознь?

Он долго молчит. Я вижу, как работают мышцы на его лице, как он пытается найти правильные слова. Как мучительно ему даётся эта честность.

— Не знаю, — говорит он, наконец, и голос его звучит устало. Так устало. — Я уже ничего не знаю, Злата. Я думал, что знаю. Думал, что всё просчитал, всё предусмотрел. А получается, что я просто наделал ещё больше бед.

— Получается, так.

— И что нам теперь делать?

Хороший вопрос. Вопрос на миллион. Что нам делать с этой любовью, которая не умерла, несмотря на все попытки её убить? Что делать со страхами, которые загнали нас в эту западню? Что делать с Савелием, который разрывается между нами, как верёвка при перетягивании?

— Не знаю, — честно признаюсь я, и эти слова даются трудно, будто я их из себя выдавливаю. — Но точно знаю, что не хочу сдаваться.

— Злата...

— Дай мне договорить! — перебиваю я его резко, чувствуя, как во мне снова поднимается волна. — Да, мне больно. Да, я злюсь. Да, иногда я тебя ненавижу так, что хочется что-нибудь разбить. Но я не хочу другого мужчину. Не хочу разрушать то, что мы строили столько лет.

— Мы уже это разрушили.

— Нет! — стукаю я ладонью по столу, и звук эхом отражается от стен. — Мы это запутали. Замусолили. Закопали под грудой обид и недопонимания. Но не разрушили. Фундамент ещё цел.

Руслан качает головой, и я вижу, как он борется сам с собой.

— Ты не понимаешь. Я не смогу измениться. Я пытался, честное слово. После рождения Савелия я пытался стать другим. Более открытым, более... нежным. Но получается только хуже.

— А ты пытался с моей помощью?

— Что?

— Ты пытался измениться один. А мы — семья. Может, стоит попробовать вместе?

Он смотрит на меня с таким недоверием, будто я предложила ему полететь на Марс. В его глазах борются удивление, страх и что-то похожее на слабую надежду.

— Злата, мы же убьём друг друга, если останемся. Посмотри, что происходило последние месяцы. Сплошные скандалы.

— А если убьём, то хотя бы честно попытаемся. А не будем всю жизнь жалеть о том, что не пытались.