Я (не) буду твоей (СИ) - Инфинити Инна

Мой громкий плач прерывает звук открывшейся двери. От страха и неожиданности подскакиваю на кровати. В комнату входит Эмма Фридриховна с большим подносом в руках. Смеряет меня строгим взглядом.

— Ужин, — произносит всего одно слово, ставит поднос на стол и удаляется, закрыв дверь на замок.

За весь день я съела только хот дог, что мне купил Стас по дороге домой. Желудок больно сжимается и урчит. Сползаю с кровати и подхожу к столу. На подносе большая тарелка с жареной отбивной, рисом, овощным салатом. На другой тарелке три бутерброда с жирным слоем красной икры, порезанные фрукты и свежевыжатый гранатовый сок. Слишком роскошный ужин для провинившейся пленницы.

Рядом с подносом замечаю кое-что еще. Какой-то крем в синей упаковке. Открываю ее и читаю инструкцию. Это мазь для быстрого заживления синяков. Чего это Эмма Фридриховна расщедрилась на такой ужин, да еще и на мазь? Впрочем, свадьба с Маратом через три недели, мне нужно иметь товарный вид. Интересно, поправится ли за это время сам Марат.

Принимаюсь уплетать еду. Я такая голодная, что съедаю все за две минуты. После еды мажу лицо мазью и сама не замечаю, как проваливаюсь в сон.

Будит меня Эмма Фридриховна.

— Завтрак, — снова всего одно слово и новый поднос на столе.

Ароматный омлет с помидорами, фруктовый салат, домашний йогурт, свежевыжатый апельсиновый сок и снова несколько бутербродов с икрой. Через двадцать минут немка опять появляется на пороге. На этот раз, чтобы сопроводить меня в мою комнату.

— Приведи себя в порядок.

Она, как никогда, немногословна. Я скрываюсь в ванной, где долго стою под струями душа, обдумывая дальнейшие действия. Хотя какие у меня могут быть действия? Если я хочу спасти от тюрьмы Витю, то придется выполнить все условия. При мысли об аборте приваливаюсь лбом к кафелю и захожусь новым плачем. Я никогда себе это не прощу, но иного варианта нет. Если я не сделаю аборт сейчас, то ребенка убьют потом Керимовы. Когда он уже родится.

Эмма Фридриховна ждет меня в моей комнате. При ней одеваюсь, сушу волосы и наношу на лицо толстый слой косметики, чтобы замазать синяки и фингалы. Вот только их все равно видно. Вообще, я не хочу краситься, для чего наряжаться на аборт? Но немка почему-то настаивает на том, чтобы я «привела себя в порядок».

Меня сажают в машину, и мы едем. За рулем один из охранников, я сзади с Эммой Фридриховной. Не слежу за дорогой. Зачем запоминать, как выглядит путь на казнь? Голова все еще болит, поэтому закрываю глаза, привалившись к окну. Слезы раздирают горло и текут сквозь закрытые веки, портя макияж, который я так старательно наносила.

Наконец, автомобиль тормозит. Не спеша выхожу и оглядываю здание. Первое, что бросается в глаза, — колючая проволока.

— Это сизо, — раздается за спиной голос Эммы Фридриховны. — Встреться с ним и после этого поедем в клинику. Здесь только один вход и только один выход, внутри ты будешь под конвоем. Так что даже не пытайся сбежать. И еще: у тебя вчера не забрали телефон. Давай сюда, — протягивает вперед ладонь.

Одеревеневшими пальцами достаю из внутреннего кармана жакета выключенный смартфон.

— Иди, скоро начнутся свидания.

Глава 54. Я никогда тебе это не прощу

Каждый шаг по обшарпанному вонючему коридору даётся мне с огромным трудом. К горлу то и дело тошнота подкатывает. И это не токсикоз, а отвратительное состояние сизо. Пройдя несколько доскональных досмотров под сальные взгляды местных стражей порядка, меня подводят к грязному окну. Забираюсь на высокий стул и в ступоре смотрю на трубку, через которую буду говорить с Витей.

В кино это все выглядит по-другому. По крайней мере трубки и стекла чистые. А на деле же окно и телефон такие, будто их век не мыли.

Через несколько минут появляется Витя. Сердце к горлу подскакивает и быстро-быстро трепыхается, когда вижу Смолова. Глаза красные, как будто не спал, лицо бледное. В остальном такой же. Мой любимый Витя.

— Привет, малыш, — говорит в трубку и улыбается.

От его грустной улыбки душа наизнанку выворачивается, а к глазам подступает влага.

— Привет, — сдавленно выдыхаю.

Витя прищуривается, внимательно приглядываясь к моему лицу. Надо было послушать Эмму Фридриховну и тщательнее замазать синяки.

— Что с тобой? — спрашивает настороженно.

Решаю сказать правду:

— Меня ударил отец.

Витя стремительно меняется в лице. Если несколько секунд назад он старался выглядеть, как обычно, то теперь челюсть плотно сжата, венка на шее быстро-быстро пульсирует. Смолов, словно тигр, приготовившийся к прыжку.

— Блядь, как он посмел. Я выйду отсюда и…

— Успокойся, — перебиваю. — Хватит бить морды. Ни к чему хорошему это не приводит.

Витя осекается. Глядит на меня виновато.

— Прости, малыш, — тихо говорит через паузу. — Я все испортил.

— Нет, это я все испортила. Не нужно было начинать отношения с тобой. Я знала, как это может закончиться.

— Ты жалеешь о том, что между нами было?

В его интонации слышится укор. Я сразу же начинаю чувствовать себя виноватой за сказанное. Разве я могу жалеть о лучших днях и ночах в своей жизни? Разве могу жалеть о том, как сгорала в объятиях Вити?

— Я жалею не о том, что между нами было, а о том, что так тебя подставила.

— Ты не подставляла меня. Малыш, я придумал, как действовать дальше. Скоро у меня появится нормальный адвокат. Я попрошу его помочь в написании доверенности на твоё имя, чтобы ты могла распоряжаться моими банковскими счетами. Уезжай из страны. Денег хватит и для тебя, и для ребенка. А я разберусь со всем этим и приеду к вам.

Я даже не сомневалась, что Витя предложит мне что-то подобное. Отрицательно качаю головой.

— Нет, я не допущу, чтобы тебя посадили в тюрьму.

— Да никто меня не посадит.

— Витя, тебе избрали меру пресечения в виде заключения под стражу. Ты же сам прекрасно понимаешь, что за этим последует реальный срок. Если бы была надежда на условный, то ты бы находился под подпиской о невыезде или под домашним арестом.

— Нет, бред, это еще ничего не значит.

— Вить, ты сам все прекрасно понимаешь.

Замолкает. Конечно, понимает. По глазам вижу, что понимает.

— Значит, отсижу и выйду. Сколько мне дадут за избиение? Ну год. Ну полтора.

— По твоей статье до восьми лет.

— Ну уж восемь мне точно не дадут. Даш, уезжай. Я отсижу и приеду к вам.

— Как у тебя все просто.

— А что тут сложного? Зато ты не выйдешь замуж за этого урода.

Витя так спокойно обо всем говорит. Так легко готов сесть в тюрьму. Нет, я не могу такое допустить. Как бы Витя легко ни относился (или делал вид), а реальный тюремный срок — это сломанная жизнь.

— Я выйду замуж за Марата, — хочу произнести твёрдо, но голос все-таки предательски надламывается.

— Что?

— Я договорилась с ним. Я выйду замуж за Керимова, а взамен он заберёт свое заявление и тебя отпустят.

Витя несколько мгновений изумленно на меня глядит.

— Нет, Даша, ты не сделаешь этого.

— Сделаю.

— Даша, нет! — грозно рявкает, чем привлекает внимание тюремного надзирателя. — Я запрещаю тебе. А как же мы? Наш ребенок?

При упоминании о ребёнке тяжело сглатываю. Витя прослеживает за этим.

— Нет, Даша, — сипло произносит, догадавшись о моем намерении. — Ты не посмеешь… Это же наш малыш… Нет, Даша.

— Это единственный выход, чтобы тебя освободили. Я сделаю аборт и выйду замуж за Марата.

Витя становится еще бледнее, губы синеют, лицо приобретает отрешенный вид.

— Ты не посмеешь. Это же наш ребенок. Как ты можешь?

— Марат не поверит, что ребёнок от него, так что у меня нет иного выхода.

— Выход есть! Я же только что предложил тебе.

— Тогда тебя посадят.

— Да наплевать! Отсижу и выйду!

— Мне не наплевать. Я не могу сломать тебе жизнь.

— Ты сломаешь мне жизнь, если сделаешь аборт и выйдешь замуж за этого урода.