Не развод, а война (СИ) - Вишневская Дана

— Тогда действительно было много...

— А помнишь, год назад я хотела пойти на курсы актерского мастерства? Сказала, что давно мечтаю попробовать? А ты: "Зачем тебе это? У тебя и так дел хватает".

С каждым примером я вижу, как он всё больше сжимается. Наконец-то до него доходит, что в нашем разладе виновата не только я.

— Ты убил во мне ту девушку, по которой теперь скучаешь, — говорю я тихо. — Своим равнодушием, своим нежеланием видеть во мне что-то кроме домохозяйки. И теперь обвиняешь меня в том, что она исчезла.

Тишина. Руслан стоит, опустив голову. А я вдруг чувствую странное облегчение. Наконец-то сказала всё, что кипело внутри.

— Хорошо, — говорю я, наконец. — Допустим, я приняла твоё объяснение. Допустим, я понимаю, почему ты разлюбил меня. Но почему именно так? Почему в день нашей годовщины, перед гостями? Почему не мог сказать честно, с глазу на глаз?

Он поднимает голову, смотрит на меня.

— Я... не знал, как сказать.

— Не знал?! — хохочу я. — Руслан, ты ведёшь переговоры на миллионы долларов! Ты умеешь убеждать людей, находить подходы к самым сложным клиентам! И ты не знал, как сказать жене, что хочешь развода?!

— С тобой всё сложнее.

— Почему?

Он молчит, и я понимаю: потому что с чужими людьми ему всё равно, что они почувствуют. А со мной было бы больно и неловко.

— Ты просто хотел поскорее покончить с этим, — констатирую я. — Как с бизнес-сделкой. Быстро, чётко, без лишних эмоций. Объявил, ушёл, дело сделано.

— Может быть.

— Знаешь, Руслан, я могла бы тебя простить за то, что разлюбил. За Виолетту. Даже за то, что ты четыре года притворялся. Но я никогда не прощу тебе того унижения в день годовщины.

Он смотрит на меня внимательно, словно пытается понять, шучу я или нет.

— Ты превратил меня в посмешище перед друзьями, — продолжаю я. — Заставил почувствовать себя последней дурой. Лишил даже возможности сохранить достоинство.

— Я извинился...

— За методы! — вспыхиваю я снова. — Ты сожалеешь не о том, что разрушил нашу семью, а только о том, что сделал это некрасиво?!

И тут до меня доходит вся глубина пропасти между нами. Он действительно не понимает. Не понимает, что убил любовь, растоптал двенадцать лет общей жизни в браке, лишил сына полноценной семьи. Для него развод — это деловое решение, которое можно было озвучить более тактично.

Я стою и смотрю на этого чужого человека, который когда-то был моим мужем. И понимаю: нам больше не о чем говорить. Но я ещё не закончила.

Глава 23: Потому что я тебя ненавижу

За окном всё больше светлеет. Серое предрассветное небо медленно окрашивается в бледно-розовые тона, а я сижу на кухне напротив Руслана и чувствую, как меня разрывает на части. Кофе в чашках давно остыл, но никто из нас не притрагивается к нему. Мы просто смотрим друг на друга, и в этой тишине клокочет такая ненависть, что воздух вокруг кажется раскаленным.

— Значит, четыре года, — повторяю я, и мой голос звучит странно спокойно. — Четыре чертовых года ты притворялся.

Руслан молчит, глядя в свою чашку. Его челюсти напряжены, а пальцы сжимают керамику так, что я удивляюсь, почему она до сих пор не треснула.

— Отвечай мне! — взрываюсь я, и моя ладонь с размаху хлопает по столу. — Четыре года я жила с призраком! С актером, который каждый день разыгрывал передо мной спектакль!

— Злата, мы уже это выяснили...

— Не смей! — перебиваю его я, вскакивая с места. — Не смей произносить мое имя таким тоном! Тоном, будто я истеричка, которая не понимает очевидных вещей!

Он поднимает на меня глаза, и в них я вижу что-то похожее на усталость. Но не раскаяние. Господи, только не усталость! Как будто я достала его своими эмоциями, своей болью, своим правом знать правду.

— Ты хочешь услышать правду? — говорит он, и в его голосе появляется та самая стальная нотка, которую я так ненавижу. — Получай.

Я замираю. В животе всё сжимается в тугой узел, потому что по его тону я понимаю — сейчас он скажет что-то такое, что окончательно добьёт меня.

— Я перестал тебя хотеть после родов, — произносит он медленно, словно смакуя каждое слово. — Когда ты располнела, когда перестала следить за собой, когда все твои разговоры стали только о подгузниках и детском питании.

Меня начинает трясти. Руки дрожат так сильно, что я вынуждена вцепиться в спинку стула.

— Продолжай, — шепчу я. — Давай, выкладывай всё до конца.

— Ты стала... удобной, — он пожимает плечами, будто говорит о погоде. — Удобной женой, удобной матерью. Но не женщиной, которую хочется.

— А Виолетта — её хочется? — вырывается у меня, и голос срывается на визг.

— Виолетта... — он задумывается, и я вижу, как в его глазах появляется что-то тёплое. — Виолетта не пилит меня каждый день. Не устраивает сцен из-за того, что я задержался на работе. Не требует постоянного внимания, как избалованный ребенок.

Кажется, пол уходит из-под ног. Я хватаюсь за столешницу, чтобы не упасть. Мне кажется, что сейчас меня вырвет прямо здесь, на кухне, где мы завтракали двенадцать лет, где я готовила ему борщ, который он так любил, где мы планировали будущее нашего сына.

— У тебя опять получается, что я во всем виновата? — спрашиваю я, и слова даются с трудом, будто я говорю через слой ваты. — Я виновата в том, что родила твоего ребенка? В том, что заботилась о семье? В том, что верила тебе?

— Ты виновата в том, — он встаёт и начинает ходить по кухне, — что превратилась в домохозяйку. В серую мышь, которая думает только о быте.

— Серую мышь? — я хохочу, но смех получается истерическим. — Серую мышь, которая содержала дом, пока ты строил свою империю? Которая вставала ночами к ребенку, чтобы ты мог выспаться перед важными встречами?

— Я не просил тебя жертвовать собой! — взрывается он, и его голос гремит по кухне. — Я не просил тебя становиться мученицей!

— Нет, ты просил меня стать удобной! — кричу я в ответ. — А когда я стала такой, какой ты хотел, оказалось, что я тебе не нужна!

Он останавливается у окна, поворачивается ко мне спиной. Его плечи напряжены, руки сжаты в кулаки.

— Может, нам стоит остановиться? — говорит он устало. — Мы только раним друг друга.

— Раним? — я смеюсь, и это смех сумасшедшей. — Руслан, ты уже убил меня! Убил окончательно и бесповоротно! Так что продолжай, добивай!

Он оборачивается, и я вижу в его глазах что-то похожее на жалость. И это ещё больнее всех его слов.

— Злата, я не хотел...

— Что ты не хотел? — перебиваю я. — Ты не хотел причинить мне боль? Тогда почему молчал четыре года? Почему не сказал сразу, что я тебе противна?

— Ты мне не противна, — он качает головой. — Ты просто... другая. Не та, в которую я влюбился.

— А какой я была? — спрашиваю я, и слезы, наконец, прорываются наружу. — Напомни мне, какой я была, когда ты в меня влюблялся?

Он молчит, глядя на меня с какой-то растерянностью. И в этом молчании я понимаю самое страшное — он не помнит. Он не помнит, какой я была. Для него я всегда была удобным приложением к его жизни.

— Ты не помнишь, — шепчу я. — Ты не помнишь, что я была художницей. Что у меня были мечты, планы, амбиции. Что я жила своей жизнью, а не была просто твоей тенью.

— Помню, — говорит он, но неуверенно.

— Врёшь! — взрываюсь я. — Ты помнишь только то, что я была молодая и красивая! И готова была подчиняться твоим желаниям!

Я хожу по кухне, как зверь в клетке, и мне хочется что-нибудь разбить. Хочется схватить эти чашки и швырнуть их в стену, чтобы они разлетелись на мелкие осколки — как моя жизнь, как мои мечты, как моя любовь.

— Знаешь, что самое гнусное? — говорю я, останавливаясь напротив него. — Самое гнусное, что ты заставил меня поверить в то, что я плохая жена. Что я не умею делать тебя счастливым. Что это моя вина, что между нами всё рухнуло.

— Я никогда этого не говорил...

— Не говорил? — я смеюсь горько. — А твои взгляды? Твоё раздражение, когда я пыталась рассказать о своих работах? Твоё равнодушие ко всему, что касалось меня?