Наталия Миронина - Отказать Пигмалиону

Вадим не приехал в январе, он приехал лишь на Пасху, когда все магазины, кофейни и рестораны были украшены шоколадными яичками, зеленой травой и бисквитными агнцами. Он приехал, когда форзиция стояла без единого листочка, но с множеством мелких желтых цветов, когда набухли почки рододендронов, а крокусы уступали место нарциссам. Вадим приехал, когда дни становились по-настоящему теплыми и городская молодежь облепила огромные валуны, рассыпанные по берегу Зальцаха. Аля и весну встречала в Зальцбурге.

– Не приезжай, давай уже оставим все до лета. Что ты будешь кататься туда-сюда. Передохни там, пока каникулы. Не забудь, у тебя экзамены летом. Старайся не терять времени. – Голос Елены Семеновны звучал близко, словно мать была в соседнем доме.

Получив приказ из Москвы, Аля вздохнула – она соскучилась по матери и по Москве, но если та говорит «нет», значит – нет. В конце концов, в июле она еще раз попытается сдать экзамены и вне зависимости от результата улетит в Москву. А пока Аля готовилась к пасхальным концертам. Фрау Вольц и герр Утте были довольны подопечной – Аля была не только прилежной ученицей, она была, несомненно, одаренной. Ее необычный голос, которому так удивилась в свое время приемная зальцбургская комиссия, обладал огромным потенциалом. Стоило только подобрать специальную методику, что, собственно, и сделала фрау Вольц, как сразу же раскрылись возможности этого необычного тембра – высокого, но с малозаметной хрипотцой.

– Для оперы не годится! Так в театре не поют! – восклицали в коридорах зальцбургской академии.

– Поют! – утверждали два педагога, и Аля доказывала это своими выступлениями на многочисленных городских музыкальных мероприятиях. Ее уже знали: Зальцбург – город небольшой, русских в то время здесь было немного, а Аля была красива и талантлива. Очень часто ее просили остаться на прием, который всегда устраивали после концерта, но она стеснялась и уезжала домой. Особой дружбы она по-прежнему ни с кем не водила – с фрау Вольц они разговаривали о музыке, об оперных театрах, о том, как надо строить певческую карьеру. Аля иногда рассказывала о Москве, о матери, но почти никогда не делилась своими планами. Преподаватели повлияли на нее – Аля теперь не просто хотела петь, она хотела оперу сделать своей профессией, но по-настоящему мечтать об этом по-прежнему не смела.

Ежегодный городской пасхальный фестиваль проходил в старом городском театре, небольшом барочного стиля здании.

– Здесь акустика не очень хорошая, но вашему голосу это совершенно не страшно, – успокаивающе улыбалась фрау Вольц. Аля почти не волновалась, она выступала в последний день, в составе участников гала-концерта. Накануне она впервые в жизни купила настоящее концертное платье. Платье было самым недорогим из всех висевших в магазине, но Аля в него просто влюбилась. Блестящая шелковая ткань темно-коричневого, почти черного цвета, по подолу расшитое темно-золотыми пайетками. Узор был скромный, но эта золотая линия придавала платью элегантность. «Волосы я подниму наверх или сделаю наконец настоящую прическу в салоне». Аля находилась в приподнятом настроении – весна, цветущий город, оживление на улицах – все это ее немного растормошило. К тому же из разговоров с Вадимом она поняла, что никаких неприятных для нее перемен не будет, а приезд связан с ее дальнейшим обучением.

Конечно, Аля не существовала в вакууме – преподаватели, соседи по пансиону, с которыми она была если не в дружбе, то уж в добрососедских отношениях, подразумевали легкую болтовню и коротание вечеров в ближайшей кофейне, но по душам поговорить ей было не с кем. Разговоры с матерью носили бодрый, оптимистический характер и касались здоровья и учебы. Маленькая тонкая ниточка душевности исчезла в силу расстояния – опять возникшая строгость матери объяснялась страхом за живущую в отдалении дочь. Весной Аля впервые ощутила грусть, не имеющую причины. Эта грусть возникала по вечерам, когда из окна особенно сильно пахло речной свежестью.

Когда фрау Вольц увидела одетую и причесанную к концерту Алю, она только ахнула. Герр Утте машинально поправил очередной яркий галстук и откашлялся. Аля, убившая с утра два часа в парикмахерской, боялась вертеть головой – ей казалось, что волна волос надо лбом и тяжелый узел, собранный на макушке, рассыпятся. Фрау Вольц рассмеялась:

– Вам придется ожить, иначе выступать не сможете. А за прическу не бойтесь!

Алю объявили почти в конце, и она, машинально поправив завиток волос возле уха, вышла из-за кулис. Зал тонул в полумраке, лица зрителей видны не были. Аля вдруг вспомнила рождественский концерт в соборе. Там были свет, пространство, там не было такой четкой границы между зрителями, и казалось, что ты вместе с ними одно целое. Поэтому не было страха, не было волнения, а был восторг от торжественности и трогательности, которые создавало ее пение. Сейчас Аля, освещенная яркими софитами, глядя в темную яму зала, испугалась – в наступившей тишине она уловила настороженность. Дирижер взмахнул палочкой, и зазвучало вступление. Аля попыталась найти опору в знакомых звуках, но не нашла. Она почувствовала, как забилось сердце, как ослабли и неприятно дрогнули коленки. Аля в отчаянии посмотрела на дирижера, тот мельком улыбнулся, будто и не понял ее взгляда, тогда Аля вдохнула и запела. Она поняла, что ее голос дрожит и зал услышал и дрожь, и хрипотцу, но никто не проронил ни звука, стараясь не помешать. Аля выводила мелодию, почти не помня себя, она не понимала слов и лишь молила бога, чтобы как можно быстрее окончилось выступление и можно было уйти из этого ослепляющего круга света. Не помня себя, она обвела взглядом чуть освещенные первые ряды зрителей и вдруг увидела там Вадима. Тот сидел рядом с фрау Вольц и улыбался своей подопечной. Аля на мгновение растерялась, и вдруг радость вытеснила ее страхи, и она запела так, как пела на уроках фрау Вольц, – свободно и уверенно, но сейчас к этому примешивались радость встречи и гордость за собственные достижения.

Вадим летел в Зальцбург с тяжелым сердцем – его волновали отношения с Галей. Выяснилось, что жена – человек с неуступчивым характером, что за ее молчаливостью порой скрывается подозрительность, что помириться с ней сложно – на словах она соглашается с доводами, на деле – остается при своем мнении. Вадим, сам человек достаточно упрямый, немногословный и склонный к мрачной задумчивости, оказался в доме, где оба обитателя большей частью молчали. И в молчании одного из них чувствовались обида и враждебность. Это очень нервировало, тем более что работы в компании было много. Как иногда бывает, решение одной задачи становилось условием следующей. Вадим, прочитавший тьму иностранной литературы о деятельности продюсерских компаний, понял, что «продавать» выпестованный талант – это только полдела, выгодно контролировать все творчество, к тому же наиболее высокие доходы может приносить звукозаписывающая деятельность. И пока Аля училась петь, Вадим закладывал техническую базу и строил жесткую вертикаль продюсерского центра. Создание своей звукозаписывающей компании стало одной из самых важных задач, которую сейчас предстояло решить. Вадим понимал, что «сделать звезду» – значит не только найти талант, обучить его, воспитать, вывести на музыкальный рынок – необходимо сделать так, чтобы все услышали этот голос. Даже при плотном гастрольном графике в течение года новую звезду увидит ограниченное количество людей, в то время как покупка диска с записью по плечу каждому, и при грамотной раскрутке исполнителя доход от этого будет огромен. Вадим понимал, что первая их звезда – певица классическая и правила работы с ней должны быть особенными. Это на Западе есть сотни контор, агентов, менеджеров с солидным опытом. Здесь, в России, весь путь надо проходить заново, учиться прямо в процессе. Вадим нервничал – он был человеком совестливым и больше всего боялся за Алю. Заведя тот самый разговор об ответственности, Елена Семеновна попала в болевую точку. Самым сложным в деле, которое предпринял Вадим, оказался психологический компонент – чувство вины перед Алей не исчезало. Ему казалось, чуть просчитайся, и загубит он юную талантливую душу.