Татьяна Туринская - Побочный эффект

Интим не прошел, значит, стоит вернуться к кулинарно-хозяйственной теме. Пока между ними стояло только праздничное застолье, всё шло гладко и соответственно графику. Придется сделать шаг назад, чтобы потом была возможность двигаться вперед.

– Ну что ты, Сережа, здесь же еще столько дел! Со стола убрать, посуду помыть. Нужно еще как-то умудриться втиснуть все салаты в холодильник…

– Ты не волнуйся, я сам справлюсь. Да и Маринка скоро придет, поможет. Ты и так сегодня устала.

Ларочка поняла, что вот сейчас, в эту минуту решается ее судьба. Или она останется в этом доме хозяйкой, или в следующий раз ей даже не откроют двери. Кинулась на колени, обхватила руками его ноги:

– Не прогоняй меня! Не гони! Я тебе еще пригождусь… Пригодюсь… Тьфу, как его? Сережечка, миленький, неужели ты не видишь, что я тебя люблю? Люблю с самой первой встречи! Я столько лет ждала этого дня, я так мечтала.

В попытке освободиться его нога дернулась под ее руками. Ну уж нет! Ларочка только пуще прижалась к ним и затараторила, стараясь усмирить его, уговорить:

– Ну что тебе еще нужно? Ты же видишь – я хорошая хозяйка, я Маринке буду самой лучшей матерью. Тебе женой буду верной, не как та шалава! Не хочешь жениться? Не надо! Я и так согласна, будем жить не расписанными. А хочешь – я буду приходить только тогда, когда ты захочешь. Вот как сегодня: захотел, а я раз – и здесь, и к твоим услугам, а? Ну пожалуйста, миленький мой, любимый! Ну что тебе стоит? Чем я хуже? Я так хочу быть рядом с тобой! Кем пожелаешь. Хочешь – женой верной, хочешь – наложницей султановой, хочешь – просто подругой? Нет, просто подругой не надо, лучше наложницей. Серенький, родненький, я же о тебе всю жизнь мечтала, не прогоняй меня, а? Ну пожалуйста! На меня, возьми, прямо сейчас. Я вся твоя, вся-вся! И никаких обязательств. Вот видишь, какая я выгодная невеста – всегда к твоим услугам, в любую секундочку, совершенно бесплатно, да еще и никаких обязательств… Я сделаю все, что ты захочешь. Не стесняйся, проси! Нет, приказывай! Я раба твоя, твоя скорая помощь… Я столько лет терпела эту сучку только ради того, чтобы быть рядом с тобой. Теперь ее нет, она нам уже не помешает…

Ее пальцы судорожно пытались расстегнуть ремень, но, захлебываясь словами, она никак не могла этого сделать. Наконец, войдя в раж от собственных признаний, от впервые высказанных вслух слов, не дававших покоя много лет, начала рвать ремень зубами, рискуя их сломать. А руки царапали голую грудь Сергея, будто пытаясь сгрести его в охапку, присвоить себе, унести с собой.

Сергей брезгливо оттолкнул мерзкое существо, жалобно подвывавшее в районе его паха:

– Прочь! Прочь отсюда! Ты что себе удумала? Специально все подстроила, да? Уходи, слышишь, уходи! И никогда не возвращайся. Слышишь? Никогда сюда не возвращайся!

Ларочка поднялась с колен. Ухмыльнулась, оправив собственноручно разодранное в пылу страстей платье:

– Гонишь? Смотри, не пожалей. Дурак ты, Серенький, счастья своего не понимаешь. До сих пор любишь сучку подзаборную, да? Да она с ним прямо на рабочем столе трахается! Жалюзи закроет, гадюка, несмотря на запрет Буськова, и трахается! А в дырочку-то все прекрасно видно! Правда, в дырочку могу смотреть только я, остальные сотрудники только догадываются. Ходят мимо, ухмыляются, прикалываются: «Русакова проводит очередную пятиминутку»! Ну что ж, видать, это твой удел – любить шалаву и не замечать порядочную женщину. Ты сам выбрал, Сереженька. Только о той сучке позабудь – ты ведь ей теперь даром не нужен, у нее теперь, как у Пугачевой, молодежный период. Они уж и заявление на прошлой неделе подали, так что мадам Русакова очень скоро превратиться в Черкасову. А ты давай, терпи, занимайся по ночам самоудовлетворением…

И, накинув на разодранное платье пальто, с гордо поднятой головой вышла в ночь.

– Сегодня…

Решение назревало давно. Он сразу заметил – что-то не так, что-то изменилось. В первый же рабочий день наступившего года Черкасов понял: что-то произошло. Причем произошло уже после их с Русаковой маленького приключения на балконе. Что-то крайне серьезное и негативное. Впрочем, негативное для Русаковой. Самому же Вадиму ситуация вполне могла пригодиться в будущем, и даже, возможно, не слишком отдаленном. А стало быть, Черкасов мог позволить себе отнести неизвестное происшествие к позитиву.

Русакова изменилась резко и конкретно. Не заметить это мог разве что слепой. Мало того, что она резко постарела – как раз это обстоятельство Вадима чрезмерно порадовало. Но, что много хуже, изменилось отношение Ирины к окружающим. А возможно, и к самой жизни. Раньше она не была благосклонно настроена разве что к Вадиму, но с остальными сотрудниками была приветлива и улыбчива. И, если раньше от нее исходили флюиды довольства окружающим миром вообще и собственной жизнью в частности, то теперь она источала целые потоки неуверенности в себе, ненависти опять же только к себе одной, и презрения к жизни в целом.

Если раньше Русакова подчеркнуто демонстрировала равнодушие к сотруднику Черкасову, за которым легко угадывалась неприязнь, то ныне нечаянное равнодушие выказывалось всем сотрудникам. Всем. За исключением Черкасова и недавней подруги Ларисы Трегубович.

Вадим не знал, радоваться или огорчаться тому, что теперь в его присутствии Ирина Станиславовна робела, краснела и судорожно искала предлог поскорее закончить явно тяготившую ее аудиенцию. Впрочем, он быстро решил, что эти перемены к лучшему. По крайней мере, для него.

И еще он заметил, да и не только он – практически все сотрудники обратили внимание, что недавние подружки превратились вдруг в отчаянных врагов. О судебной тяжбе Трегубович против треста знали все. И вряд ли нашелся бы сотрудник, сочувствующий истице. Секретарша за несколько лет работы в тресте сумела настроить против себя очень и очень многих. Ее увольнение коллектив принял, можно сказать, с откровенной радостью, многие даже со злорадством, довольно потирая руки: ага, получила по мозгам, ехидина! Однако, как говорят в Одессе: недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Очень скоро секретарша победоносно воцарилась за своим рабочим столом, как овчарка в будке под дверью хозяина. И с того самого дня плотно закрытые жалюзи в кабинете Русаковой стали обычным явлением. То, чего не позволял себе даже Буськов, для его заместительницы стало привычным и в некотором роде обязательным делом.

Атмосфера сгущалась, в воздухе определенно пахло грозой. Что-то будет…

– Сегодня, – повторил под нос Вадим. – Сегодня или никогда…

Работать Ирина не могла. Но и домой идти не хотелось. Так и просидела до позднего вечера в кабинете, спрятавшись за спасительными жалюзи от чужих сочувствующих взглядов, убивавших самолюбие пуще презрительных.