Любовь, которую ты вспомнишь (СИ) - Сивая Рина

– Доброй ночи, Ана.

Так же быстро, как приблизился, Диего отстранился, а после развернулся и ушел, не изменяя своими привычкам: по лестнице, не обернувшись.

А я стояла посреди коридора, чувствуя, как по лицу катились слезы, как в легкий до сих пор оставался запах Ди, и шептала:

– Пожалуйста, Ди. Для тебя – всегда пожалуйста.

Глава 35.

Диего Солер

Я никогда не понимал, как можно проводить в магазине игрушек так много времени. Зачем ходить мимо полок, изучать всё, что на них выставлено. Ведь ты приходил сюда за чем-то конкретном, верно? Как за продуктами – ты знал, что тебе нужны молоко и фрукты, поэтому сразу строил маршрут так, чтобы получить именно их.

Подобный рационализм – часть моей натуры. Поэтому, когда племянники, дети Сары, просили подарки на дни рождения или Рождество, я требовал с них конкретный список: что именно, кому и в каком количестве. Да, мне приходилось бывать в детском магазине, и обычно поход в этот филиал родительского ада заканчивался за какие-то несчастные десять-пятнадцать минут.

Но сегодня я провёл здесь уже полчаса, пытаясь выбрать подарок сыну, и мои руки всё ещё были пусты.

Я совершенно не понимал, что можно подарить четырехлетнему парню при знакомстве. Машинку? Всё мальчишки их любят. Робота? Кажется, это более современный подарок. Мягкую игрушку? Альбом для рисования? Ана упоминала, что сын любит рисовать.

Я брал что-то с витрины, крутил в руках и убирал обратно, раз за разом натыкаясь на одну и ту же преграду: а вдруг не понравится? Не хотелось испортить первое впечатление о себе нелепым презентом, и я шел дальше, выискивая среди радужного многообразия что-то, на что откликнулось бы сердце. И когда в пятый или шестой раз я нарезал круги по магазину, ко мне подошёл консультант и предложил помощь, задав всего два вопроса: кому нужен подарок и что он любит.

Вот тогда я и понял, что не имею ни малейшего представления, что любит мой сын. И эта мысль выстрелом в упор пробила дыру в сердце.

Я потерял четыре года. Не свои, четыре года маленького человека, который рос, учился ходить и говорить, кататься на велосипеде и бог знает что еще – но без меня. Да, я помню, как Анна говорила, что Александр не считает, будто отец его бросил, но это нисколько не умоляло моей вины в своих же глазах. Я мог позвонить. Мог написать. Мог набраться смелости и хоть раз за это время выяснить, как дела у моей жены, о которой я ничего не знал. И ведь я хотел! И позвонить, и узнать, но поддался на уговоры, сомнения и малодушно перелистнул эту страницу своей жизни, похоронив ее вместе с другими потерянными воспоминаниями.

А теперь не мог выбрать подарок собственному сыну, которого видел лишь один раз, да и то – на фото в чужом телефоне. Вчера меня так и подмывало попросить Ану перекинуть мне все имеющиеся у нее фотографии и видео, но я понимал, что сделаю этим только хуже. Что толку смотреть на то, как мой сын рос без меня?

Поэтому я принял решение наверстать все. Накануне на предложение Анны я соглашался больше от безвыходности, побоявшись обидеть ее своим отказом. Она выглядела такой трогательной в тот момент с этим своим пробирающим взглядом, полным немой мольбы и плохо скрытого страха, что я не смог уйти, не пообещав эту встречу. Но сегодня утром, проснувшись по будильнику, я решил, что не имею никакого морального права еще хотя бы на один день увеличивать срок разлуки со своим ребенком.

И так бездарно растрачивал минуты, разглядывая миллионы разноцветных машинок!

А ведь Анна много рассказывала о сыне, но я, стыдно признаться, почти все пропустил мимо ушей – не потому, что тема была неинтересной или потому, что был слишком пьян. Нет, просто в какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне нравилось слушать голос моей жены. Нравилось просто сидеть, смотреть на нее и не думать ни о чем, получая наслаждение от самого процесса. Нравилось наблюдать, как она улыбалась, говоря о нашем сыне. Как у уголков ее глаз собирались маленькие, едва заметные морщинки. Как сияли ее глаза, когда она увлекалась очередной историей, и как она, забывшись, начинала говорить громче от переполняющих ее эмоций, а после, опомнившись, смущенно опускала глаза и заправляла прядь волос за ухо.

Я наблюдал за ее мимикой, жестами, привычками, и ловил легкое, но вполне ощутимое узнавание. На грани того пресловутого дежавю, которое иногда меня накрывало. Но в случае с Анной оно не походило на бред воспаленного сознания. В случае с ней я чувствовал, что это узнавание шло изнутри.

Если бы я не знал, что именно эта женщина была моей женой, после вчерашнего вечера я узнал бы ее сам, просто из-за внутреннего ощущения, появлявшегося каждый раз, стоило только Анне Солер оказаться рядом.

Мной она воспринималась как нечто естественное. Как что-то, что было в моей жизни всегда.

Поэтому она говорила, а я слушал, но не слышал. И чем дальше шел разговор, тем меньше мне хотелось его прекращать. Но, увы, я не учел внешние факторы, и вечер пришлось закончить поздней ночью.

А после, добираясь домой, я снова и снова прокручивал в голове все, что узнал от Анны, и сопоставлял с тем, что мне уже было известно.

Она была искренней – вот первое, что я понял, выслушав ее версию нашей истории. Во многом рассказ совпадал с версией Хави, почти никак – с рассказами матери, но последнее уже не удивляло. Только все это меркло перед тем, как эта удивительная женщина говорила о нашем сыне.

Я был удивлен тем, сколько чувств Анна могла транслировать мне одним монологом. И покорен, что все эти эмоции она испытывала к ребенку, которого ей подарил я.

Не важно, какой женой была Ана для меня в те времена, которые теперь похоронены в глубинах моей памяти. Важно было то, что для моего ребенка она была прекрасной матерью – и за это я готов был боготворить эту женщину.

Она настоящая умница, что смогла, что не опустила руки, что не оставила малыша в роддоме или не лишила его жизни еще в утробе. Я искренне восхищался ее смелостью, и все больше недоумевал, почему моя мать не видела этого раньше, приписывая Анне совершенно другие качества. Разве мог человек так кардинально поменять за несчастные пять лет? Из отъявленной стервы превратившись в заботливую и любящую мать?

Я в это не верил. И матери своей больше не верил, собирался предъявить ей все, но позже, когда первые впечатления от ее предательства улягутся в моей душе. Я боялся, что совершу нечто непоправимое, если заявлюсь к Габриэлле Солер в ближайшее время. Поэтому планировал максимально ее игнорировать.

Но что игнорировать я никак не мог, так это собственную беспомощность. И, промучившись с консультантом по детским игрушкам еще минут десять, я сдался и заявил, что просто приду с сыном чуть позже. Пусть сам выберет то, что захочет. Мне показалось, что так будет правильнее, чем сейчас я куплю то, что Александр потом просто выбросит за ненадобностью. А уже в следующий раз я сам выберу ему такой подарок, который моего ребенка порадует.

Вероятно, именно из-за решимости узнать о сыне все как можно быстрее, я и приехал по нужному адресу значительно раньше оговоренного времени. Купил билеты и принялся ждать, расхаживая перед входом и пытаясь заниматься делами. Еще утром я перенес все запланированные встречи и совещания, освободив большую часть дня, хоть и знал, что дольше часа-двух в океанариуме просто делать нечего. Но уверенность, что лишним свободное время не будет, меня не покидала, и я в очередной раз поддался интуиции, ставшей моим лучшим другом за последние пять лет.

Попытка скрасить ожидание хоть чем-то проваливалась: я читал и не осознавал смысла прочитанного, перелистывал сообщения и не мог написать в ответ ни слова, настолько был взволнован предстоящей встречей с сыном. Как он отреагирует? Будет рад или расстроится? Поймет, или в его маленьком сердце уже поселилась обида?

Эти мысли терзали меня, не давали дышать, и каждые несколько минут я поглядывал на часы да входные двери, пытаясь хоть как-то приблизить момент икс. Опоздают ли они? Или Ана окажется пунктуальной? Почему-то мне хотелось верить во второе.