Джудит Крэнц - Пока мы не встретимся вновь

— Но вы же просили проявить творческую инициативу, миссис Бомон.

— Но в разумных пределах. Я не рассчитывала на ваш рождественский список. Бруно де Ланселя может оскорбить просьба заменить кого-то на этом вечере.

— Он так часто бывал здесь, что, безусловно, все поймет. Он ведь ваш добрый друг. Думаю, все будет в порядке.

— Он не из таких друзей. Будь он американцем, я бы сказала, что он обрадуется возможности помочь. Но вы же знаете… как он… холоден. У меня нет ощущения, что теперь я узнала его лучше, чем в нашу первую встречу; много раз я усаживала его рядом с собой по правую руку. Однако при его светскости он даже не допускает разговора о себе. И все же никто не станет отрицать — он выглядит совершенно великолепно, очень, очень богат, холост, плюс титул. Конечно же, он бывает молчалив как сфинкс, неприступен, как Папа Римский, у которого не добьешься аудиенции, официален, как английская королева… погодите… Папа Римский… а что, если кардинала Спеллмэна? Как вы думаете, Марджори?

— В качестве резерва — нет, не думаю, что это возможно, миссис Бомон.

— Ах, вероятно, вы правы, — с досадой вздохнула Синти Бомон; эти нюансы так хорошо понимала Марджори Стикли. Ради этого стоило иметь лучшую секретаршу в городе; она и получала вдвое больше других. Даже если бы кардинал был свободен — а Марджори была готова держать пари, что он занят, — все равно ничего бы не вышло.

Когда Синти Бомон вышла из ванной и начала накладывать довольно густой макияж, чтобы затем заняться с флористом, явившимся украшать дом, вернулась Марджори.

— Я пригласила Бруно де Ланселя. Он с удовольствием согласился прийти.

— Невероятно! Вы просто сокровище! Вы спасли мой прием! Что же вы ему сказали? Как вам удалось?

— О, это мой маленький секрет, миссис Бомон. А теперь я должна предупредить флориста, что вы придете к нему через несколько минут, не то с ним случится нервный припадок.

Направляясь по коридору к столовой, секретарша думала о своем золотом правиле: худшее, что можно от кого-либо услышать, это — «Благодарю вас, нет». Она сделала быструю и удачную карьеру и отложила приличную сумму на черный день благодаря телефонным звонкам от имени хозяев, слишком робких для того, чтобы делать это самим. Иногда она даже жалела этих светских дам. Но не часто. Что же касается Бруно де Ланселя, то его репутация холодного и надменного человека внушала многим дамам такой страх, что Марджори почти не сомневалась, что в этот вечер он свободен. Конечно же, он сноб — в высшем обществе это понимали, — но не с людьми своего круга. «Что же он о себе думает?» — усмехнулась про себя Марджори.

В пятницу Бруно вышел из банка пораньше и отправился на четвертую примерку новой куртки для верховой езды, заказанную в фирме Дж. М. Киддера несколько месяцев назад.

— Вы тоже собираетесь на охоту в Мейн-Лайн, виконт де Лансель? — любезно спросил его Алленсби, старший портной.

Бруно буркнул в ответ что-то уклончивое. Он не понимал, почему этот портной считает возможным обсуждать то, что его совершенно не касается.

— Мы обслуживаем многих джентльменов из Мейн-Лайн. Там очень хорошая охота, как они говорят.

Бруно фыркнул. Если считать хорошей охоту с глупыми, напыщенными биржевыми маклерами, юристами и бизнесменами, не имеющими понятия о благородном спорте, никогда не проводившими целый день в погоне за зверем в своих собственных угодьях, тогда, конечно, это так. Но это жалкое подобие охоты в нескольких часах езды от Нью-Йорка — Фэрфилд — всегда был объектом шуток. Однако жизнь без охоты немыслима.

— Воротник скроен неправильно, Алленсби.

— Сейчас, сейчас, сэр, я поправлю его после последней примерки. Это совершенно новый кусок ткани. Посмотрите, как хорошо он облегает шею.

Бруно наклонил голову вперед, назад, повертел ею из стороны в сторону, пытаясь освободить шею хотя бы на сантиметр, но тут воротник треснул.

— Нет, это не годится. Совершенно никуда не годится. Отпорите и сделайте все сначала. — Он с усилием стащил с себя куртку и бросил ее на стул. — Позвоните моей секретарше, когда будете готовы к следующей примерке.

— Хорошо, сэр, — охотно согласился Алленсби.

Унося куртку, он думал о том, что только определенного типа люди срывают свое настроение на портном и они не стоят того, чтобы из-за них расстраиваться. Этот француз думает, что его титул имеет здесь значение. Пусть у него будет столько примерок, сколько он захочет, — такого рода неожиданности предполагались с самого начала и входили в стоимость куртки. Старая фирма пережила не одно поколение трудных клиентов, хотя раньше он не встречал никого с такой великолепной фигурой. «Можно было бы получать удовольствие от примерок, — с усмешкой подумал Алленсби, — если бы он не был таким ублюдком. И вообще, кем он себя воображает на этой земле?»

Выйдя от портного, Бруно посмотрел на часы. Он располагал двумя часами до того, как придется одеваться к обеду. Надо преодолеть совсем небольшое расстояние, и там, у камина его ждет женщина с вьющимися волосами и горделивой грацией породистой кошки. Звучит тихая музыка, у женщины пухлые губы, диковатые глаза выражают нетерпение. Пышная женщина с ленивой повадкой, молочно-белой кожей и восхитительными формами, темно-коричневыми сосками и ртом, больше предназначенным сосать, чем говорить, полным задом, словно приглашающим к упоительному наказанию. Бруно был большим знатоком по части наказаний. У этой женщины настойчивые, порочные, изобретательные руки. Ей, одной из самых высокопоставленных дам в городе, невероятно богатой и знатной, не исполнилось еще и сорока. Она принадлежала ему уже три месяца.

Бруно считал, что, когда ему нужно, она должна принять его, позволить ему делать с ней все, что доставит ему удовольствие. Он звонил ей заранее и подробно объяснял, как ей следует ласкать себя до его прихода. Он знал, как должны раздвигаться ее бедра, чтобы она могла легко проникать в себя влажными искушенными пальцами, предварительно облизав их. Он знал, что ей придется напрягаться и сдерживаться, чтобы оргазм не наступил раньше времени.

Если Бруно входил в комнату, опускался на тахту и говорил, что устал, это означало, что он желает лишь того, чтобы она наклонилась и медленно доставляла ему удовольствие своим большим и жадным ртом — и женщина подчинялась. Ложась на тахту и не дотрагиваясь до нее, он ждал, когда она возбудит его своими ловкими руками, а потом велел широко раздвигать ноги и входил в нее. Если Бруно грубо приказывал ей подниматься и опускаться до тех пор, пока не испытывал облегчения, проникнув в нее, она беспрекословно повиновалась. Если он приказывал ей лечь на ковер, задрать юбку, согнуть колени и раздвинуть ноги, а после этого входил в нее и получал наслаждение быстро и эгоистично, как мальчишка, она была благодарна. Если он приказывал ей оставаться на стуле, а сам становился напротив, расстегивал брюки и засовывал член ей в рот, — она доставляла ему изысканное удовольствие и никогда не протестовала. Если же он просто садился на край стула как зритель и велел ей ласкать самое себя до тех пор, пока она не начинала корчиться от удовольствия, она выполняла и это.