Светлана Демидова - Медовый рай

© Демидова С., 2013

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ( www.litres.ru)

Если бы не этот дневник, возможно, со мной ничего подобного не случилось бы. Я нашла его совершенно неожиданно. В нашей маленькой и весьма неудобной квартире мебель поставлена намертво. Ее невозможно сдвинуть или поменять местами. Например, для массивного трехстворчатого шкафа есть только один простенок, ни в какой другой он не поместится. Диван тоже не поставить иначе, поскольку в таком случае он непременно загородит подход к балкону или входной двери. Честно говоря, мне никогда и не хотелось ничего менять. Я привыкла к этому старинному мебельному гарнитуру, который своими руками сделал еще мой дед, и к тому, как в комнате расположены его составляющие.

Сколько себя помню, дома меня всегда окружала эта мебель – сочного медового цвета, гладкая и чуть скользкая на ощупь. Когда я была маленькой, не было дня, чтобы, проходя мимо шкафа или трюмо, я не лизнула бы какой-нибудь низко расположенный деревянный завиток. На языке всегда оставалась горьковатая и душистая сладость полироли. Обижаясь на старшую сестру, я часто забивалась в щель между книжным шкафом и комодом, утыкалась носом в деревянную скользкость и вдыхала, вбирала в себя пряный аромат дерева. Он врачевал меня, избавлял от ощущения вселенской несправедливости, и я выползала из своей щели размягченной и всепрощающей. Запах полированной сосны был запахом моего дома, где я чувствовала себя защищенной и любимой.

В нашем доме все любили друг друга, и этой любовью была пропитана, пронизана ткань нашего существования. Мама с отцом никогда не ссорились. Во всяком случае, мы с сестрой не слышали не только ругани, но даже раздраженных разговоров на повышенных тонах. Деда, сработавшего нашу чудесную мебель, я не помню. Он рано умер. Бабушка была спокойной, молчаливой и доброй. Ее невозможно было рассердить или вывести из себя, как бы мы с сестрой ни старались. Мы намеренно провоцировали ее недостойным поведением или вульгарными выражениями, но бабушка всегда оставалась невозмутимой и каждый раз наставляла нас на правильный путь спокойно и доброжелательно. Она оставалась очень красивой женщиной даже в последние годы своей жизни, когда сильно мучилась сердечной недостаточностью. Мне хотелось бы постареть так же благородно, как она, но вряд ли выйдет. Я больше похожа на маму, которая была самой обыкновенной женщиной. Сестра тоже пошла в мамину породу. По таким лицам, как у мамы и у нас с Наташей, взгляды скользят, не задерживаясь, ибо зацепиться совершенно не за что. Я всегда ломала голову, как нашу маму в привокзальной толпе заметил отец (именно там они и познакомились), такой же красивый, с гордой осанкой, как у матери, нашей бабушки. Что могло его привлечь в совершенно невзрачной девушке, которая сейчас смотрит на меня с фотографий семейного альбома? В ответ на мои расспросы мама всегда посмеивалась. Она так ничего и не успела рассказать… Они с отцом погибли в автомобильной катастрофе, и я была уверена, что никогда не узнаю историю их отношений, если бы не мамин дневник. Неужели она предчувствовала свою раннюю гибель и потому заранее спрятала свои записи? Я нашла дневник в нише между треснувшим зеркалом и задней деревянной стенкой трюмо.

Зеркало треснуло неожиданно. По улице под нашими окнами, громыхая, проехала какая-то тяжелая машина. А потом раздался необычный треск, будто раскололи большой пересохший и пустой орех. Я не сразу поняла, что произошло, когда же увидела на старом зеркале зигзагообразную трещину, поделившую льдистое полотно почти пополам, очень испугалась и долго не могла встать из кресла, в котором читала книгу. Меня не отпускало ощущение, что трещина прошла не только по зеркалу в дедовом трюмо, но и по жизни нашей семьи, по моей жизни.

Зеркала бьются к несчастью, всякий знает такую примету, но меня почему-то пугало вовсе не то, что может случиться теперь, после того, как зеркало треснуло. Мне казалось, что трещина разделила пополам мой мир вообще. И, скорее всего, гораздо более серьезное значение, чем нынешнее положение вещей, имеет то, что уже произошло когда-то, но было скрыто от меня родительским молчанием и временем. Дать объяснение этому предчувствию я не могла. Жизнь моих родителей всегда была у нас на виду. Казалось, что никаких тайн у них не было. Ни мать, ни отец никогда не уезжали от нас ни в отпуск, ни в командировки. Мы всегда были вместе, и в будни, и в праздники. Мы с сестрой даже не удосужились обзавестись задушевными подружками. Они нам были не нужны. Нам хватало друг друга и нашей семьи. И сейчас в нашей взрослой жизни мы очень близки с сестрой, а подруг по-прежнему не имеем.

Я довольно долго размышляла обо всем этом, прежде чем отложила книгу и подошла к зеркалу. Зигзаг трещины с острыми пиками разделил мое отражение пополам. Я содрогнулась, но зачем-то дотронулась до зеркальной поверхности. В этот момент от каждого пика до деревянной рамы с таким же сухим треском пробежали более тонкие трещинки. Полотно зеркала, переставшее быть цельной поверхностью, начало съеживаться, посверкивая острыми гранями, потом осело, неприятно шурша, съехало вниз и с отчаянным стеклянным звоном разлетелось на мелкие удлиненные осколки, похожие на серебристых рыбок. И тогда я увидела пакет из коричневой оберточной бумаги, который был крест-накрест прикреплен к деревянной стенке зеркала синими полосками изоленты. Мои смутные предчувствия оправдывались. Зеркало скрывало тайну, и, возможно, вовсе не вибрационные волны, распространяемые тяжелым грузовиком, были виной тому, что оно разлетелось на мелкие кусочки. Похоже, просто пришла пора открыть когда-то сокрытое. Впрочем, я лучше расскажу все по порядку…

В будний июньский день я ехала в полупустой электричке в поселок Ключарево. Весь летний скарб давно уже был отправлен на дачу, и все вещи даже расставлены и разложены по местам. Поскольку на нашем участке не было ни одной грядки, кроме цветочных клумб, которые таковыми можно считать весьма условно, в моей голове не было ни одной хозяйственной мысли. Мне не надо было думать ни о семенах, ни о рассаде, ни об удобрениях. Трава росла сама по себе. Муж изредка косил ее, когда она уже мешала передвижению, но сейчас, в июне, она только-только входила в силу и никому не причиняла неудобств. Многолетние растения тоже цвели, когда хотели, а если не цвели, я на них нисколько не обижалась. Мне хватало нескольких почти одичавших яблонь и трех кустов сирени, которая увяла в начале лета. А потом до самой осени пышно цвел и дивно благоухал шиповник, высаженный по периметру нашего участка. Соседки долго надоедали мне, предлагая взять ягодные кусты, но я каждый раз отказывалась, и они наконец оставили меня в покое. Наша дача была для меня не местом сельскохозяйственных работ, а местом отдыха. Я по-прежнему не нуждалась в подругах, а потому не водила дружбы с соседками. Я подозревала, что они меня недолюбливали, ведь я отказалась от их дачного братства и вечерних посиделок за домашним вином, однако меня это нисколько не заботило и я переносила их нелюбовь совершенно спокойно. Моя дача – моя крепость.