Александр Шепиловский - Феномен

Вспомнил родной двадцатый век. Там были свои заботы, и в основном, как ни печально, мелкие, бытовые: где раздобыть колбаски, бутылку сливок или те же сапожки. Как бесполезно уходило время на эти поиски и на стояние в этих могучих очередях. Люди хапали в магазинах за деньги, а те, кто «умеет жить», хапали без денег и не в магазине. Кто больше нахапал, тот король. Надо было деньги зарабатывать, надо было подчиняться всяческим нелепостям и ограничениям, трудно было отстаивать свое «я». Народ был терпеливым и покладистым, трудился за копейки, правда ворчал, потихоньку: эти дурацкие запреты, куда не сунься — нельзя, на эту жизнь, что идет по инструкции. С таким народом великие дела совершать, а его десятилетиями оболванивали. Хитрая, бестолковая и безжалостливая Система связывала по рукам и ногам. Ну, слава богу, проснулись, заворочались. В конце восьмидесятых, начале девяностых годов время было дикое и смешное. Бурное, перестроечное. Люди начали действовать, верили, что создадут изобилие и процветание, верили, что канут в лету чиновники. Где вы, милые сердцу мои современники, демократы и коммунисты, радикалы и консерваторы? Вы постарались, напряглись и расчистили путь для свободного, осмысленного творческого труда. В этом все дело. А я своей лепты не внес, только читал газеты и говорил: «Правильно, так держать!» или «Гнать их!» Обидно стало за себя, пришел на все готовенькое. Да, процветающее, справедливое и гуманное общество. Границы открыты, единый общеземельный дом. Но в каждой стране свой уклад жизни, свои национальные традиции и обычаи. Люди простые и душевные, бесхитростные, каждый встречный — друг и брат. Я ни разу ни у кого не видел и намека на высокомерие и чванство, надменность и зазнайство. Благоденствие налицо, но и запросы на порядок выше. Хорошие люди, ничего не скажешь. Натура у них тонкая и чувствительная, потому-то и страсти на спортивных состязаниях сильно накаляются, но не до такой степени, как было у нас, когда болельщики между собой побоища устраивали, до преступлений дело доходило. И вообще, преступность в мое родное время была кошмарной. А как здесь? Безусловно, воровства, грабежа, всякого жульничества и мошенничества не было. Бывает, конечно, какой-нибудь головотяп нанесет ущерб, за что могут и наказать: год, два, а то и все пять лет этот головотяп ни на один стадион не попадет, никаких ему игр, театров и путешествий и, пусть даже он чемпион — к соревнованиям не допустят. Оказывается, человек от этого очень здорово киснет, прямо-таки изводится весь. Однажды в городе я видел статного симпатичного парня, вокруг головы которого светился зеленоватый ореол. Но парень был невесел, шел с опущенными глазами и сильно торопился. Люди уступали ему дорогу и посмеивались. Позже я узнал, что это был хулиган. Не сдержался, выступил где-нибудь — вживят в затылок клейту, и вокруг головы появляется светящийся ореол. Чем сильнее нахулиганил, тем ярче светит ореол. И шагай на все четыре стороны. Со слезами потом выпрашивает прощения, а как удалят клейту — ангелочком становится.

Убийств, думал, у них нет. И удивился — бывает и такое! Ослепленная ревностью или ненавистью натура может неосмысленно, в порыве, ударить чем-нибудь — и факт свершился. Человек — создание эмоциональное, его обуревают чувства, страсти, у него есть желания, прихоти, привычки, а то и инстинкт первобытный даст о себе знать. Но это и есть жизнь, такими нас создала природа, и слава богу, что такими. Человек может разумом и рассудком управлять своими чувствами. А кто не справился с управлением — глядишь, срыв. И конечно, любое убийство — это ЧП на весь мир. И последнее, что я думал по наивности своей, что тунеядцам у них раздолье. Ничуть не бывало, тунеядец может только одеваться, пить и есть, а все остальное для него «табу», поэтому жизнь у него получается скотской. А по-скотски жить никто не хочет, значит и тунеядцев нет. И вообще, работа здесь — удовольствие.

Я ждал Юлю. И вдруг началось то самое, чего я неосознанно ожидал и предчувствовал. Ни с того, ни с сего появилось прозаическое желание помыться. Я отмахнулся от него, не желание росло, меня неудержимо потянуло на мытье. Тело чистое, зуда нет, день — не банный, обстановка неподходящая, а вот невыносимо захотелось под душ, прямо приспичило помыться с мылом и мочалкой. Еще немного, и начну раздеваться. Терпеть стало невмоготу. До прихода Юли оставалось десять минут и я, как бегун на стометровке, побежал домой. Сейчас быстренько вымоюсь и вернусь обратно. Раздевшись, бросился под душ, выплеснул на голову полфлакона шампуня. Но удивительное дело, не успел намылиться, как желание мыться пропало, даже стало неприятно от воды. Я стоял под душем с самым дурацким видом. Пришлось ополоснуться и взять полотенце. Включилась система теплого ароматизированного обдува. Захотелось надеть старые трусы и майку с дырочкой. Прямо голышом прошлепал в комнату и достал свою драгоценную реликвию. Спрашивается, зачем мне надевать ее сейчас? К шалашу надо бежать, к Юле. Но желание было сильным, и я надел трусы и майку. Стало грустно, нашло какое-то безразличие ко всему, я обо всем забыл и ничего не соображал. И вдруг увидел спешащую ко мне Сьингу. Она что-то быстро говорила, но я не понимал смысла. В голове загрохотало, в глазах потемнело, и я, должно быть, потерял сознание.

Очнувшись, почувствовал прохладу. И… что такое?! Где я? Сумрачно. Незнакомое помещение. Окно задернуто шторами. Старинный платяной шкаф, заваленный журналами и ученическими тетрадями письменный стол. На диван-кровати мирно посапывал кучерявый парень с аккуратными усами, в джинсах и свитере. На груди его лежала раскрытая книга. Из-под дивана высовывались носки туфель. Пораженный внезапной переменой обстановки, не зная что и думать, я застыл на месте. А где же Сьинга? Ведь я только что видел ее, она спешила ко мне и была взволнована. Очень любопытно! Я направился к окну с намерением раздвинуть шторы и посмотреть на улицу. Но тут в дверь постучали. Парень на диване не шелохнулся. Стук повторился. Что ж, раз стучат, надо открыть. Я изменил направление движения и пошел в прихожую. Там на стене бросился в глаза электросчетчик, накрытый фанерным кожухом с вырезами для табло и предохранительных пробок. Точно такой кожух я сделал в своей квартире четыреста лет назад. А бронзовая ручка на двери…, боже это же моя ручка, я ее сам выточил, вон даже и задир у основания. И задвижка на двери моя, тоже сам делал. Догадка поразила мозг — я перенесся в двадцатый век и нахожусь в своей квартире!!! Только обстановка другая. В дверь опять настойчиво постучали. Сам не свой, я открыл задвижку. На пороге в полутемном коридоре стояла девушка в плаще и вязаной шапочке. Мне показалось, что это Юля, я уже крикнул: «Ю…» и замолчал. Это не она. Но облик очень похож. Девушка ойкнула и отшатнулась, но вид мой был вовсе не грозным, а наоборот, виновато растерянным, и она осмелела: