Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович

Он впитывал накатывавшие на него волны информации, вычленяя из эксабитного шума лишь то, что могло способствовать достижению главной цели. Ну, и еще, из снисхождения к отступившей на задний план человеческой природе и любопытству как ее доминанте, кое-какие, по мелочам, сведения ксенологического свойства.

Внутренние объемы Пакгауза напоминали собой утробу живого существа, что удивления как раз не вызывало: давно уже интеллектронные архитектуры всех степеней сложности строились по образу и подобию нейронных сетей и кровеносных систем, и Федерация не была исключением. Это было целесообразно, это позволяло использовать в качестве элементной базы искусственную органику всех типов и естественным образом включать в операционные циклы квазиживых структур всякие полезные вещи вроде процедур энергетической автономии, самодиагностики и регенерации.

А еще это свидетельствовало о том, что если то и были аутсайдеры, то либо в своем прошлом, либо в настоящем, хотя бы даже через третьи руки, они имели доступ к технологиям Галактического Братства.

Иное дело, что застань Кратов здесь какие-нибудь мельничные лопасти с жерновами или густо смазанные машинными маслами шатуны с кривошипами, он обнаружил бы себя в гносеологическом тупике.

Охотники ловко проносили кокон с добычей сквозь просветы в тенетах, уворачивались от пульсировавших сфер, но не выказывали никаких намерений умерить свой полет. По оценкам Кратова, они давно уже должны были достичь дальних уголков Пакгауза. Однако, похоже, здесь существовали и нижние ярусы, куда более протяженные, нежели доступное природным явлениям и сторонним взорам навершие Базы.

С неприятной отстраненностью Кратов попытался представить, каково было очутиться здесь обычным людям… тому же Мадону с его драматическим мировосприятием, тому же Белоцветову с его любовью к открытым, ярко освещенным пространствам… такое кого угодно могло ввергнуть в панику, даже, пожалуй, стального командора Татора, более привычного к ясности и порядку в делах… все они были лишены тех способностей, какими рациоген наделил Кратова даже без кодового слова.

Все они были напуганы и дезориентированы.

И только Мадону, который при любом раскладе в этой человеческой ячейке оказывался слабым звеном, удалось выбраться на свободу.

Они и впрямь спускались по широкой дуге, радиус которой скрадывался беспорядочным скоростным маневрированием. Здесь, на нижних ярусах, становилось просторнее, симфония сфер не звучала уже со столь зловещей патетикой, сменив «фортиссимо» на «состэнуто-мистериозо», угольная тьма по-прежнему клубилась и обволакивала, но в нее впадали слабые ручейки серых тонов, проплывали дымные кисейные лоскутья, мерещились далекие вспышки яркого света не больше игольного ушка, но для гиперчувства и того было достаточно.

Они приближались к финишу безумно затянувшегося кросса.

Он освободился.

На это ушло несколько мгновений. «Смауг Марк I» удобно и даже приятно лежит в руке, он компактен и не выделяется среди деталей экипировки скафандра высшей защиты, на котором чего только не навешано.

Никому из его похитителей не пришла здравая мысль загодя обезоружить жертву.

Никакой логики.

4

Хорошо, что он пришел сюда один.

От спутников не было бы никакого толку. Либо пришлось бы их всех пропустить сквозь ментальную мясорубку рациогена. Он точно знал, как это будет выглядеть применительно к себе. Чем это могло бы обернуться с другими людьми, не знал никто, а время для экспериментов было неподходящее.

Он стоял посреди хороводившихся вокруг фрагментов взбаламученной мозаики, незлобиво отпихивая ладонью особенно назойливые. Никакой угрозы в них не было – так, агенты иммунной системы, не выработавшие покуда верной тактики против очередного вторженца. От которого тоже вроде бы не веяло избытком агрессии.

Человеческий эмо-фон вплетался в мощные потоки чужой информации, как белая нить в разнопестрое тканье. Трудно было найти, но во стократ сложнее не потерять.

Кратов обратился – даже не в слух! – в антенну, настроенную на все диапазоны сразу.

Ему казалось, будто он заключен в тесную, шаг туда, шаг обратно, камеру в форме пенала с прозрачными стенками, специально для приведения в покорность особо строптивых узников.

Впрочем, достаточно было шевельнуться, и глухая стена перед самым лицом оборачивалась бесконечным туннелем с мельтешившими в отдалении осколками мозаики и шарами из тускло-серого материала, возможно – из органики, разумеется, реформированной. Стоило замереть, и туннель схлопывался в хрустальную твердь.

Иногда в эту картинку, на время возвращая ей объем и перспективу, самосветящимся болидом неспешно вплывал Охотник и зависал в почтительном отдалении, словно бы приглядывая за опасным визитером, какую-де новую штуку тот собирается отмочить.

Здесь не было ничего постоянного, прочного, способного послужить опорой. Все менялось, все обращалось в хаос, плясало и прыгало от слабейшего движения, как будто незримые управители этого места специально задались целью если не истребить, то непременно свести с ума всякого, кто не принадлежит их роду-племени и ни черта в этой свистопляске не понимает.

Незримая рука, дирижировавшая театром рафинированного абсурда, совершила очередной пасс, и декорации сменились. Теперь это была вычурная кристаллическая решетка, почему-то бирюзового цвета с белыми огранками, вывернутая и растянутая в трех, а то и четырех измерениях. Решетка подрагивала и норовила рассеяться, словно плохо отрегулированная фантоматика.

От прежней мозаики не осталось и следа, серые шары с ощутимым усилием протиснулись в разрывы решетки и сгинули.