Валентина Журавлева - Леонардо

Валентина Журавлева

Леонардо

Я разговорился с ним, когда в проигрывателе - шестой раз за вечер! крутилась пластинка Бернеса. До этого мне как-то неудобно было подойти к нему - нас познакомили мельком. Но в шестой раз услышав песенку старого холостяка, я не выдержал.

Видимо, он тоже скучал. Когда я предложил ему папиросу, он охотно вышел со мной на балкон.

Нужно было начать разговор, и я спросил первое, что пришло в голову:

- Если не ошибаюсь, именинница - ваша сестра?

Он ответил:

- Да.

Потом добавил:

- Если не ошибаюсь, она - подруга вашей жены?

Мы посмотрели друг на друга и понимающе улыбнулись.

Он оказался интересным собеседником - образованным, остроумным. Высокий, полный, пожалуй, излишне полный для своих тридцати трех - тридцати пяти лет, с маленькой аккуратно подстриженной русой бородкой, голубыми чуть-чуть раскосыми глазами, он чем-то напоминал актера. Может быть, такое впечатление возникало из-за его манеры говорить. Он очень ясно (я бы сказал - выпукло) произносил слова.

Да простится мне профессиональное сравнение, но этот человек не был сделан по типовому проекту. На все, что он знал, - а знал он, кажется, немало - у него была своя, иногда удивительно верная, иногда довольно странная, но обязательно своя точка зрения. Сначала меня даже раздражали его категорические, словно не подлежащие обжалованию суждения. Впрочем, он не стремился навязать свою точку зрения. Просто она не вызывала у него сомнений, казалась ему естественнойотсюда и убежденность. С такой же убежденностью ребенок может, показав на трамвай, сказать: "Дом". И попробуйте убедить его в том, что это не дом, а трамвай!

Когда разговор коснулся архитектуры, Воронов (Кирилл Владимирович Воронов - так звали моего нового знакомого) спросил, какие здания строились по моим проектам. Я назвал несколько домов в пригороде Москвы. Он прищурился, вспоминая. Усмехнулся:

- Если архитектура - это застывшая музыка, то сыграли вы нечто вроде марша. Очень размашисто и... очень прямолинейно.

Обидеться я не успел. Воронов высказал несколько конкретных замечаний, и с ними нельзя было не согласиться. В архитектуре он разбирался свободно слишком свободно для неспециалиста. Мне захотелось узнать его профессию.

- Скульптор, - сказал он. И сейчас же поправился - Бывший скульптор.

- Бывший? - переспросил я.

Он ответил не сразу. По-видимому, ему не очень хотелось говорить на эту тему.

- Да, бывший... Теперь работаю в институте этнографии.. Есть там лаборатория пластической реконструкции. Ну, вот в ней...

Заметив мое недоумение, он рассмеялся:

- Не догадываетесь? Пластическая реконструкция - это восстановление лица по черепу. Метод Алексея Алексеевича Григорьева... Восстановление внешнего облика давно умерших людей. У Григорьева разный народ работает - медики, биологи, антропологи... и скульпторы.

- Так почему же - бывший скульптор?

Воронов ответил нехотя:

- Кое-кто из нашей братии считает, что искусство несовместимо с документальной достоверностью. Пластическая реконструкция, дескать, ремесло. Ну, они и назвали меня... бывшим.

Он погасил папиросу, достал новую, размял и закурил - все это очень аккуратными, изящными и экономными движениями.

- Восстанавливая лицо по черепу, - сказал я, - вы действительно должны получить его таким, каким оно было. Нужно создать достоверную копию, не так ли? Начиная работать, вы даже не знаете, какое именно лицо у вас получится. Решение - вполне определенное решение - подсказывает наука. Что же остается скульптору? Конечно, пластическая реконструкция не ремесло, но...

Он перебил:

- Вы так думаете?

После трех бокалов портвейна у меня было миролюбивое настроение. Спорить не хотелось.

- Послушайте, - сказал я Воронову, - ведь восстановление лица по черепу используется и в криминалистике. Расскажите что-нибудь... такое...

- Увлекаетесь детективами? - усмехнулся он.

- Грешен...

- Увы, ничего не знаю. На моей памяти Григорьев для криминалистов не работал. Но если хотите, я вам кое-что покажу.

- Покажете или расскажете?

- Покажу. Я здесь живу - двумя этажами выше. Если хотите...

Черепа и все с ними связанное - не самая приятная тема для разговора. Но перспектива в седьмой, восьмой, а может быть, и в десятый раз услышать песенку старого холостяка привлекала меня еще меньше.

Я согласился.

Лестница едва освещалась тусклым, мерцающим светом.

- Свет-то каков, а? - сказал Воронов. - Мечта режиссера. Именно при таком освещении надлежит появиться призраку отца Гамлета...

Призрака датского короля мы не обнаружили. Но на лестничной площадке оказались молодой человек и девушка, которые, по-видимому, не очень досадовали на плохое освещение.

О квартире Воронова мне трудно что-либо сказать. Сославшись на беспорядок, он зажег ламлу только в третьей комнате. Это была мастерская или рабочий кабинет - скорее всего то и другое вместе. Два больших окна, прикрытых шторами. Напротив окон на подставках стояли бронзовые и гипсовые скульптуры, бюсты: красноармеец в буденновке, группа детей с голубями. Красивый антикварный столик, заваленный книгами, мало гармонировал с прибитыми к стене грубыми деревянными полками. В углу небрежно прикрытое материей стояло мраморное изваяние. Это был скульптурный портрет девушки, насколько я мог судить, той самой девушки, которую мы встретили на лестнице.

- Не закончили? - спросил я Воронова.

- Пустяки, - сухо сказал он и задернул материю. Потом, словно извиняясь, добавил. - Соседка. Начал как-то, да все недосуг.

Больше я не расспрашивал.

- Это неинтересно - обычные скульптуры, - продолжал он. - А пластическая реконструкция у меня одна.

Только сейчас, присмотревшись, я заметил в дальнем углу комнаты бронзовый бюст. Он стоял на невысокой тумбочке и под него были подложены три толстые книги.

Мы подошли ближе. Это была голова старика: высокий - очень высокий - лоб, поредевшие, но длинные, почти до плеч, волосы, тщательно расчесанная волнистая борода. Лицо - вытянутое, с близко посаженными глазами, большим ртом и узким с горбинкой носом - сразу же показалось мне знакомым.

- Леонардо? - спросил я Воронова.

Он молча кивнул.

Признаться, я был взволнован. Взволнован и разочарован. Тончайшая - прямо филигранная - отделка деталей создавала впечатление реальности, граничащее с иллюзией. Но стоило только отвлечься от деталей - и иллюзия разрушалась.

Я не раз видел (конечно, в репродукциях) автопортрет Леонардо. Это лишь беглый набросок, но он передает то, что я привык считать главным в Леонардо мудрость человека, возвысившегося над поколениями. Облик Леонардо да Винчи, человека фантастической судьбы, всегда - даже независимо от автопортрета представлялся мне каким-то особенным. И вот этого особенного я не видел в скульптуре Воронова. Сходство с автопортретом, конечно, не вызывало сомнений. Но Леонардо Воронова казался обыкновенным человеком. Более того - человеком очень уставшим, старым, почти несчастным.