Генри Олди - Внук Персея. Сын хромого Алкея

– Свидетель! – повторила девушка.

Это было неслыханно. Женщина возвысила голос на суде! На миг Сфенел растерялся. Велеть дерзкой замолчать? Прогнать домой, к прялке и веретену? С опозданием до младшего Персеида дошло: есть свидетель! Если его рассказ спасет Амфитриона, какая разница, кто возвестил об этом? Под маской скорби, что приросла к лицу Сфенела, плескалась радость. Все складывалось на редкость удачно! Выскочка‑племянник больше не герой, а сосуд скверны. А простак‑братец все его нахваливал да привечал. Вот и поплатился. Теперь никто не помешает Сфенелу занять тронос Тиринфа. На днях его позвал к себе Алкей. «Я опозорен, – сказал хромец. – Я проиграл единственную битву в своей жизни. Враг пощадил меня из жалости. Мой сын – убийца моего брата. Тиринфу нужен другой басилей. Спасешь мне сына, добьешься, чтоб его приговорили к изгнанию – тронос твой.» О, Алкей хитер! Небось, рассчитывает сесть в Микенах. Хромой, горбатый, слепой – все‑таки он первенец Персея и Андромеды… Что ж, Сфенела это устраивало. На Микены он не замахивался, готовый удовольствоваться Тиринфом.

– Мы согласны выслушать свидетеля.

– Выходи, – приказала Алкмена. – Ну же!

Кусты дрока зашелестели, и из них выбрался Ликимний. Робея, мальчишка приблизился к Сфенелу. Он изо всех сил старался выглядеть достойно, по‑мужски. Увы, страх одолевал. Ликимний переминался с ноги на ногу, взгляд затравленно перебегал со Сфенела на Амфитриона. Губу он закусил так, что потекла кровь.

– Ты видел, как погиб твой отец?

– Да.

Мальчишка сглотнул. Кадык на его шее отчаянно дернулся.

«Вот и все, – понял Амфитрион. Чувствуя себя на краю скалы, за мгновение до прыжка, сын Алкея больше не нуждался в спасительной лжи. – Сейчас он расскажет правду. Из лучших побуждений. Как примут микенцы рассказ сироты? Мы с дядей дрались за копье, тут подоспел Тритон и размозжил голову ванакта дубиной. Слуга и господин вместе прикончили правителя Микен, ибо господин не справился в одиночку. Вернется Тритон – нас казнят обоих…»

– Свидетель слишком мал! – возвысил голос терет. – Кроме того, он сын рабыни…

– Он – сын ванакта! – рявкнул Сфенел. – Если он достаточно взрослый, чтобы биться с Птерелаидами, ему хватит ума, чтобы свидетельствовать.

И велел Ликимнию:

– Расскажи нам, что ты видел.

Казалось, умолкли даже птицы и цикады.

– Я… Отец с ним… Корова! Она… а он взял…

– Кто – он?

– Амфитрион. Он разозлился. Бросил дубину. В корову!

– Ты уверен, что в корову? – упрямец‑щеголь стоял до последнего.

Ликимний вскинул голову.

– Да. Я уверен. Дубина отскочила от рогов. И убила моего отца.

– Врешь! Амфитрион сказал нам, что свидетелей не было…

– А я прятался! За телегой…

И Ликимний разрыдался.

– Я верю тебе, Ликимний, сын Электриона. Разве стал бы сын убитого выгораживать убийцу? Оставь нас, честный мальчик, и возвращайся домой. Итак, больше нет сомнений, что Амфитрион, сын Алкея, убил Электриона, сына Персея, по неосторожности. Посему…

Сфенел обернулся к судьям, дождался их согласных кивков. Жестом велел страже увести женщин с мальчиком в акрополь – и продолжил, когда они спустились с холма:

– …следует приговорить Амфитриона к изгнанию. Ты должен покинуть город, племянник. Здесь никто не очистит тебя от скверны, также как и в Тиринфе. Алкей, твой отец, и я, твой дядя, не можем дать тебе очищение в силу близкого родства. Это было бы противно богам. Иди, и да свершится воля небес.

– Посольство! Послы вернулись!

За Волчьей горой догорал закат. Острые зубы скальных пиков грызли объедки зарева. Пурпур темнел, перетекал в темный багрянец, готовясь слиться с мглой сумерек. День закончился. Суд закончился. Все, говоря по чести, закончилось наилучшим образом, и вот вам на ночь глядя:

– Оракул дал ответ!

Растолкав толпу, молодой стражник остановился в кругу для подсудимых. Волосы парня слиплись от пота. Грудь тяжело вздымалась, дыхание со свистом вырывалось изо рта. Микенцы навострили уши. Они были согласны ночевать там, где новости.

– Что сказал оракул? – опередил Сфенела терет‑щеголь.

– Н‑не знаю.

– Где послы?!

Скажи стражник: «Не знаю,» – и дурака разорвали бы в клочья.

– Следом идут. Они во дворец – никого. Мы им: суд, мол. Ну, они и двинулись сюда. А я – вперед. Доложить, значит.

– Обождем послов здесь. Пусть все услышат пророчество.

Народ зашумел, одобряя.

– Эй, кто‑нибудь, с факелами! Идите навстречу, осветите дорогу. Тут и ноги переломать недолго…

Дюжина факельщиков устремилась вниз по склону. Горожане тоже не теряли времени даром, и холм засиял огнями. Глядя со стороны, можно было увериться: в Микенах учредили ночную мистерию. Послы объявились, когда ждать стало невмоготу. Трое мужчин в пыльных одеждах шли в гору степенно, с сознанием важности своей миссии. Да, усталость, да, ноги не держат, но долг – превыше всего. И снова прибывшие, как нарочно, остановились в кругу для подсудимых.

– Радуйтесь!

Глава посольства выдержал значительную паузу. Дождался мертвой тишины – лишь потрескивали факелы. Отсветы пламени плясали на лицах, превращая послов в вестников из загробного мира.

– Олимпийцы снизошли к нашей просьбе. Отец Богов устами оракула дал ответ.

Он был умелым оратором, этот пожилой человек с аккуратно подстриженной бородой и складками на лбу. Он дождался, когда неизвестность превратится в острый меч, терзающий сердца, и торжественно возвестил:

– Оракул сказал: Микенами должен править потомок Пелопса!

Багровая полоса на западе погасла. Казалось, кто‑то задул светильник. Ледяной ветер, уместный на исходе знойного лета не более, чем траур на свадьбе, вцепился людям в волосы. Растрепал пламя факелов, завертел тени вакхическим хороводом – и сгинул без следа.

– Пелопиды… – эхо накрыло холм.

– …не зря явились в Микены…

– Воля богов…

Вокруг Атрея с Фиестом, ранее невидимых в толпе, образовалась пустота. Микенцы боялись прикоснуться к сыновьям Пелопса, словно те в миг единый стали священны.

– Что еще сказал оракул?

Похоже, лучшие люди города, занимавшие скамьи для судей, не слишком удивились пророчеству. Один Сфенел стоял с открытым ртом. Зять Пелопса, как и брат его Алкей, он вряд ли мог претендовать на звание «потомка», сулящее власть. В отчаянии младший Персеид возвел глаза к небесам, ища созвездие Персея, своего великого отца. Отец едва мерцал, полон отменного равнодушия к судьбам Арголиды.