Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

— Ладно, — махнул рукой главный рус. — Смотри — тебе здесь ночевать. Раз сам от нас отказался — с тебя и спрос. Как спустится ужас, не забудь про язык жестов: эти твари только его и понимают. Вот на этом языке тебе и предстоит объяснить, что ни в какое означенное место ты не пойдешь, никого с собою не возьмешь. Не справишься — пеняй на себя. Наши люди приложат все силы, чтобы не допустить нарушения островной территории. С тобой церемониться никто не будет. А потом в море вас выгонят вместе с моими мальчишками на борту. Уж они знают, куда ехать, чтоб восстановить прежний порядок вещей. Произведут очистку кораблей своими силами. Не бесплатно, конечно. А платить обяжут, никуда тебе не деться. Вот такие перспективы.

— Да уж, не радужные, — усмехнулся Садко. — Ну, да семь смертей не бывать, а одной — не миновать. Посмотрю, что ночами у вас творится. Потом об оплате и договоримся.

С тем и разошлись. Ударили по рукам, лив распустил всю охрану на ночь, объяснив им, что русы будут поблизости и никого не подпустят к судам, и каждый занялся тем, чем привык. Церковная стража где-то рассредоточилась и затаилась, ожидая ночного шоу, а Садко сделал себе постель на одном из кораблей, прямо под открытым небом.

Он до сих пор не особо верил в возможность своего очарования какой-то невидимой бабой-козлом, поэтому в мыслях подсчитывал, во сколько ему может обойтись эта ночевка: русам, к сожалению, придется заплатить, пусть даже за ничегонеделанье. Они не горят агрессией, так что можно попробовать договориться. Придумать причину: якобы они защитили от вымогателей, которые приходили раньше. Вообще-то, так на самом деле, наверно, и было. Однако утро вечера мудренее. Сегодня был тяжелый день, принесший первый успех, сегодня надо отдохнуть, поспать, чтоб утро следующего дня встретить бодрым и радостным.

Садко прилег на свое ложе и, заложив руки за голову, посмотрел на небо. Оно, свободное от облаков, только-только начало разжигаться первыми звездами. Лив нашел взглядом пояс Вяйнямёйнена[134], зачем-то пересчитал три звезды справа налево и наоборот, потом услышал издалека обрывки разговоров и смех. На всякий случай следовало посмотреть: а не идет ли кто — если не считать прореженных сумраком русов он один на все свои корабли. Авантюра, без всякого сомнения, но так уж получилось.

Садко поднялся на ноги и подошел к борту: на берегу никого. Только тишина, ленивый шелест волн и тьма, окутывающая Иерашалаим, простите — Готланд.

Лив еще чуть понаблюдал, решил, что каждый раз вскакивать с постели — эдак и до утра не заснуть, поежившись, потер себя за плечи и пошел засыпать. Сделав пару шагов, он остановился: что-то было не так. Вот только понять, что именно — не удавалось. Полная луна, как фонарь высвечивала лунную дорожку на застывшем, словно уснувшем, море. На палубе застыли загадочные лунные тени, отбрасываемые такелажем. Одна тень была явно лишней.

Осознав это, Садко почему-то внутренне похолодел и робко поднял взгляд на причину этой самой тени. Он с облегчением вздохнул: пустые страхи — всего лишь воздетая на попа гребная банка. В самом деле, то мифическое существо, пригрезившееся ему вечером, вряд ли могло отбрасывать тень — они ж имеют против этого дела какой-то иммунитет. Или это касается только солнечного света, а лунный — нечто иное? В любом случае прекрасный способ развеять страхи — это пойти и посмотреть.

Хотя, что там смотреть? Банка, на которой сидят гребцы, ничем иным быть не может. Вот огни, расцветшие на самых концах мачтовых рей соседних кораблей — другое дело. Словно кто-то изловил светлячков и рассадил их там. Тусклый огонь, даже напрашивается характеристика: мертвый огонь. С чего бы это? «Луна — солнце мертвых», — в голову залезла чужая фраза, вообще-то — полнейшая глупость. При чем здесь мертвые?

Садко вытер ладонью холодный пот, отчего-то проступивший на лбу. Пожалуй, с такими огонечками поблизости и глаза закрыть страшно: ну, как разгорятся и устроят пожар? Впрочем, подобная иллюминация случалась и раньше, в других местах и с другими судами. Он вспомнил рассказы викингов Олафа о возникновении аналогичного холодного огня в местах, где океан солон, а гроза вот-вот разразится. Не вспомнил только, что дракары превращались в головешки и пепел. Может, потому как ничего страшного после этого и не происходило? Много непознанного можно увидеть, будучи посреди моря. Да и Ильмень, не говоря уже про Ладожское озеро, подобными чудесами богаты!

Садко начал успокаиваться, вот только тень от гребной банки, вроде бы, сместилась. Да, к тому же, возникло самое смелое предположение насчет этих непонятных отростков сверху — рога. Почему рога на обычной скамье? Бывает, быка берут за рога. Но быками на корабле и не пахнет. Тогда что это за запах? Так воняет козлятина, потому что принадлежит она козлу.

Догадка не являлась озарением, так — мимоходное умозаключение. Но сразу же на расстоянии в ладонь ниже этих сомнительных отростков зажглись два глаза, явно отцвечивающие краснотой. Садку внезапно стало страшно. Стоящий на задних лапах козел, а, вернее, козлоподобное существо — ночью не самый желанный гость, да еще, когда поблизости никого. Лив отвернулся, чтобы бежать прочь с корабля, но ноги странным образом начали заплетаться, сделались ватными и непослушными. Захотелось закричать, позвать на помощь русов — должны же они быть где-то поблизости — но во рту сделалось сухо, горло перехватило, язык всячески способствовал удушью. Черт, это же не язык мешает воздуху попадать в легкие. Это чьи-то когтистые лапы сжимают его горло. Самое время сходить по малому, да и по большому тоже. Прямо под себя. Ничего другого не остается, никто не осудит слабость организма. Когда паника — можно забыть о приличиях. Паника тогда, когда рядом Пан, козломордая тварь с огромной дудкой, ошибочно принимаемой развратным светским сучьим племенем за то, что жжет их ущербную похоть.

Садко, силясь повернуться, скосил глаза в сторону и увидел престарелую женщину, уродливую до такой степени, что невольно трудно было оторвать от нее взгляд. Она стояла поблизости, уперев костистые руки в бока, постоянно слизывая со своего подбородка желто-зеленую слюну раздвоенным, как у змеи языком.

«Рождество!» — проблеял голос прямо на ухо, обдав смрадным дыханием.

«Рождество!» — тонко завизжала старуха.

Садка била крупная дрожь, он не мог противиться уготованной ему участи, тело предательски норовило обмякнуть, обвиснуть, обмереть. Ему захотелось тоже сказать что-нибудь про Рождество, но язык потерял всякую способность шевелиться. В таком случае надо пробовать другой язык — жестов.