Вера Камша - Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал

— Вы так полагаете? — надул губки Капуль-Гизайль. — Но ваши доводы говорят о сходстве людей и скотов, а не о различии. Дорогой Эпинэ, позвольте вам представить барона Фальтака и его… единомышленника господина Сэц-Пьера. Барон написал философский трактат и собирается его издать.

Следовало выказать вежливость, но она иссякла. Пористый нос философа напомнил о носе другого барона. Тенькнула невидимая лютня, запахло плесенью и кислым вином…

— Высокие чувства есть, — Валме с нежностью поглядел на Готти, уносящего в пасти возлюбленную, — но благодаря Дидериху и особенно Барботте их начинают считать выдумками, причем пошлыми. Тем не менее сводящие все к сугубо материальному еще пошлее.

— Вот слова истинного неуча, — изрек друг ученого барона. — Человеку думающему с вами просто не о чем говорить…

— Так не говорите. — Ручка Марианны коснулась черной бархатной ленты. — Коко, лютня Марселя в гостиной.

— Романс перед ужином? — хохотнул Тристрам, откровенно разглядывая баронессу. — А он не отобьет нам аппетит?

— Если не отобьет музыка, — улыбнулся Робер, — мы поищем другой способ. Философический.

Таких мерзких гостей у Марианны не было давно, а может, и были, просто сальности Тристрама и апломб Фальтака и Сэц-Пьера обсели смерть Фердинанда, как мухи свежую рану. Все было зря. Алва так и не спас своего короля, да и как бы он мог? После сцены в суде самоубийства следовало ожидать, более того, для Оллара другого выхода не оставалось. Другого достойного выхода.

— Спасибо, Коко. — Марианна опустилась на шитые шелками подушки. — Ваша лютня, мой друг. Господин Первый маршал, идите ко мне. Вы уверены, что не можете остаться с нами хотя бы до полуночи?

— Увы, сударыня.

— Марианна, — Мартин Тристрам опустился, вернее, шмякнулся на ковер у ножек баронессы, — гвардия заменит господина маршала!

— Никоим образом, — сверкнул зубами Валме. — Часть тела не может заменить все тело, это противоестественно. Эпинэ, доверьте защищать ваши интересы дипломату.

— Охотно. — Робер с трудом удержался от того, чтобы сжать руку Марианны. Женщина еще раз расправила юбки и оказалась чуть ближе, чем раньше. Валме едва заметно подмигнул, но кому, старой любви или ее новому любовнику?

— Это очень старый романс, — объявил певец, — такой старый, что его смело можно считать новым. Второй куплет мне придется спеть от имени дамы. Прошу понять меня правильно.

Тристрам хохотнул, Коко поправил паричок, Дэвид прикрыл глаза, барон-философ выпучил. В золотистой тишине растаял первый аккорд.

«Это очень старый романс…» — повторил про себя Робер. Очень старый… Но не старше жуткой маски на стене, не старше Талига, не старше любви и ненависти…

— приятный голос, приятная мелодия, ничего не значащие слова, –

Вот бы остаться здесь, дождаться разъезда гостей, поцеловать теплые губы и уснуть рядом с женщиной. Просто уснуть, зная, что она рядом, что не надо никуда идти, что после ночи наступит утро…

Фердинанд теперь в Рассвете… Там же, где Жозина. Бывший король не умел бороться, мама тоже не умела. Такие могут лишь любить и не мешать. И они не мешали тем, кто их в конце концов и погубил.

Одним достается еще и день, и вечер, и ночь, а другие не успевают увидеть ничего, кроме утра. Гоганский мальчик, Айрис… Их рассветы оборвались по его вине. Все, к чему прикасается герцог Эпинэ, погибает, только он остается живым. Среди пепла. Лауренсия выбрала его и погибла. Теперь его приняла Марианна, он должен ее оставить. Пока не поздно!

Горячие пальчики коснулись запястья. Баронесса слушала романс, широко распахнув глаза. Он запомнит ее именно такой — отрешенной, желанной, близкой.

Катари не захотела ждать утра. И чужих объяснений тоже не захотела. Письмо, привезенное Пьетро во дворец, было коротким:

«Герцог Окделл, мне сообщили, что Вы, не считая тюремщиков, были последним, кто говорил с моим супругом. Если Вы найдете возможным посетить вдову Фердинанда Оллара, я приму Вас в любое удобное для Вас время, неважно, днем или ночью. Я должна знать правду, какой бы печальной и унизительной та ни была.

Катарина-Леони Оллар, урожденная Ариго».

— Когда я могу повидать… госпожу Оллар? — выдавил из себя Дикон.

— В любое время, когда вам будет удобно, — равнодушно повторил слова письма монах, отводя глаза от украшавших Закатную приемную крылатых танцоров.

— Мне удобно прямо сейчас! — Ричард обернулся к толстому гимнет-капитану. — Лаптон, сообщите его величеству, что я должен навестить госпожу Оллар.

— Выразите ей мои поздравления, — зевнул Лаптон, — то есть соболезнования, конечно… Завтра в полдень — Малый совет.

— Я помню, — заверил Дикон. Будь его воля, юноша уже бы мчался в Ноху, но монахи не ходят, они ползают, а во дворце слишком много придворных, и всем нужно переговорить с супремом или хотя бы раскланяться.

— Как госпожа Оллар себя чувствует? — Пьетро был Дику неприятен, но молчать в ожидании встречи не получалось.

— Госпожа Оллар переносит все испытания с истинно эсператистской кротостью. — Знакомые четки в руках монашка напоминали о мертвом Ноксе, Спруте, Алве… Надо прислать Пьетро другие, из приличного жемчуга или даже карасов, а эти хорошо бы зашвырнуть в Данар. Жаль, туда же не отправишь память.

— Она знает, что Фердинанд Оллар не умер от болезни, а покончил с собой?

— «Правда горька на вкус, но целебна. Сладость лжи несет в себе яд», — не к месту процитировал монах. — Его высокопреосвященство не счел нужным скрывать истину.