Ольга Елисеева - Хозяин Проливов

Нагая флейтистка оторвала двойную дудку от губ и бросила по сторонам быстрый настороженный взгляд. В окружении подгулявших скифов кто чувствует себя в безопасности?

— Так это тебя мой отец называет Колоксай? — раздался за ее плечом резкий голос. Мужчина явно старался справиться с хмельной хрипотцой, но это ему не удавалось.

Девушка обернулась. Прямо на нее остановившимися красными глазами смотрел царевич Аданфарс, старший сын Скила.

— Отвечай, сука! — Он оттолкнул от себя рабыню-тавриянку и похлопал по колену.

Флейтистка правильно поняла его жест. Она отложила инструмент и, осторожно ступая босыми ногами между разбитых чаш, перебралась к Аданфарсу.

— Тебя зовут Солнышко? — повторил он.

— Да, мой господин. — Ее руки послушно легли ему на плечи. — Вашему отцу угодно было так меня называть.

Царевич снова прищурился. Хмель мешал ему хорошенько рассмотреть девушку.

— А сама ты как себя называешь?

— Как угодно господину.

— Хитрая стерва!

В ответ на брань она только рассмеялась и еще ниже наклонила голову. Наконец Аданфарс смог ее разглядеть. Действительно Колоксай! Рыжая, как солнце. Высветлила себе волосы пеплом, чтоб больше походить на этих скотов с побережья! Вот ведь сука! Несмотря на широкие скулы, в ней явно текла их кровь. Даже под загаром кожа казалась слишком светлой для степнячки. И что его отец находит в этих белоглазых шлюхах? Аданфарс выругался.

Он, как и триста всадников свиты Скила, не одобрял частых поездок царя к грекам. Разве дело торговать с ними? И говорят, и живут по-собачьи! Поднять на мечи и растрясти мошну — в руках окажется в десять раз больше сокровищ! Но нет, Скил считал иначе. Лет десять назад он впервые пригнал в Ольвию табун лошадей, потом хлеб, взятый в набегах у людей из верховьев Борисфена. И поехало… Дважды в год царь наведывался к грекам, свел знакомство с купцами и даже — об этом шептались с особым неодобрением — женился на дочери одного из них, купил дом.

В кочевье говорили: старик выжил из ума. Попирает законы предков. Пачкается о заморскую девку с белым, как у дохлой рыбы брюхом. Заводит от нее детей: полулюдей, полу… Аданфарс шумно вздохнул и размазал по щеке пьяные сопли. Такого пережить нельзя. Стыдно! Стыдно! Потомок солнца, дитя божественной царицы скифов! Но Скил никогда не уважал ни богов, ни предков. Иначе разве назвал бы именем прародителя Колоксая голую девку с дудкой?

Царевич набычился, вцепился ручищами ей в плечи и затряс, словно собирался вышибить душу.

— А ты была там? Видела?

Раскосые глаза у этой суки продолжали смеяться.

— Что, мой господин?

— Говорят, мой отец брал тебя с собой в город! — заревел Аданфарс. — Видела ты его дом? Его бабу?

Колоксай выскользнула из медвежьих объятий царевича, словно ее кожа была намазана маслом.

— Дом видела. Жену нет, — тряхнула она рыжей челкой.

— И он взял с собой потаскуху под кров законной супруги? — Царевич сплюнул на пол шелуху от конопляного семечка. Назвать греческую наложницу отца «законной супругой» уже было оскорбительно и смешно. Впрочем, Аданфарс не смеялся.

— Ваш отец всего лишь повел меня в андрон, — пояснила Колоксай. — А не в геникей, на женскую половину. У хозяйки не было причин обижаться.

— Женская, мужская половина! — фыркнул царевич. — Дом-то один!

Аданфарс не понимал этих людей, их странных обычаев, при которых муж делает, что хочет и с кем хочет, а полновластной хозяйкой в доме остается все-таки жена. Он — лишь гость. Причем не всегда желанный. И распоряжается только в парадной комнате с расписными стенами, где принимает других гостей, таких же чужих дому, как он сам.

— Я клал на такие нравы! — рявкнул царевич.

Девушка вздрогнула. От нее была скрыта цепочка его размышлений, и последний выкрик указывал только на то, как набрался сын Скила.

— Клал! — еще громче заорал Аданфарс, так что все присутствующие в шатре повернулись к нему. Раззадоренный их вниманием, он оттолкнул Колоксай, выскочил на середину и показал собравшимся толстую задницу.

Его поступок сопровождался дружным хохотом. Пирующие с ревом побросали чаши на пол и стали топтать их ногами, как будто драгоценная ольвийская керамика, из которой минуту назад они считали незазорным хлестать свое кислое пойло, сейчас показалась им особенно презренной. Оставшись без киликов, скифы присосались прямо к мехам.

— Все греки — пьяные свиньи! — выкрикнул Аданфарс, упорно не желая вставать с четверенек. — Нарежутся вином и скачут по лесам! Голыми! Во имя какого-то виноградного бога, который выходит из земли! Тьфу!

Колоксай наконец удалось поднять его и усадить в углу.

— Твой отец следует обычаям этих свиней. — Неотвязные руки флейтистки убрали со лба царевича мокрые волосы. — Носит их одежду, говорит по-гречески, пьет вино, предпочитая Диониса всем другим богам…

Она говорила и говорила, вливая яд в уши Аданфарса. А царевич даже не мог заткнуть ей пасть. Вырвать ее поганый язык! Так пьян он был. Ведь он и сам знал все, что нашептывала эта змея. Его отец — предатель, забывший родных богов. Скил уже в воротах Ольвии сбрасывал степную одежду из кожи и облачался в эллинские тряпки.

Сегодня, провожая отца в город, царевич с тревогой ловил угрюмые взгляды всадников из царской свиты. Все они упирались в спину Скилу, который только что не подпрыгивал в седле от нетерпения. Помнится, тогда Аданфарс подумал: эти люди не будут верны царю-отступнику. Отцу пора уходить, а то они разорвут его, и… это будет хорошо. Скил слишком ослабил хватку, а волки всегда идут за сильным. Они придут к нему, Аданфарсу.

Створки ворот захлопнулись, и царевич с раздражением заметил, как приветливо отсалютовали отцу стражники на стене. Для них он был своим. «А для нас?» На этой мысли Аданфарс снова вынырнул из пьяной задумчивости и услышал конец фразы Колоксай.

— Вы, скифы, ругаете Диониса за безумие, а ваш собственный царь не только поклоняется ему, но и одержим этим богом. Пророчествует, впадает в священный транс!

— Врешь! — заревел Аданфарс. — Не может быть, чтоб мой отец участвовал в ваших мерзких ритуалах!

Все снова повернулись к ним. Повисла неловкая тишина. Последнюю фразу царевича расслышали многие.

— Ты не сможешь этого доказать, сучка! — Аданфарс понял, что натворил. Теперь знатные скифы, собравшиеся в шатре, вопросительно смотрели на него, ожидая именно от царевича решительных действий. Только он, потомок Табити, хозяйки царского очага, имел право решать, как поступить с владыкой-отступником. От него ждали последнего слова. И это слово бараньей костью застряло у наследника в горле.