Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара

Он уже не удивился, а только в мыслях вознес хвалу неведомому благодетелю, когда, пошарив за пазухой, извлек оттуда кисет и короткую трубку из корня бирциды, правда, совсем новенькую, необкуренную.

— Три дня не курил, — раздался вдруг у него над самым ухом веселый и бесшабашный голос. — Ты ведь угостишь меня, а то в этих краях не сыскать хорошего саркара.

Конечно, царевич не прочь был угостить незнакомца, хоть и говорил он по-криански, тем более что было в его голосе и в этом утверждении, заменяющем просьбу, нечто приятно знакомое и на редкость располагающее к себе. А все же он решил, что следует соблюдать осторожность.

— Мне, слепому без поводыря, подчас трудно бывает понять, куда это я забрел, — по-криански заговорил Ур Фта, протягивая незнакомцу кисет. — Не подскажешь ли ты, любезный, о каких краях ведешь речь? Или, попросту говоря, где мы теперь находимся?

— Как не сказать! — все с тою же бесшабашностью откликнулся незнакомец и, раскурив свою трубку, передал царевичу огонек на лучинке. — Мы на самом краю цумилиновых садов, принадлежащих Клам Чату Щедрорукому, в окрестностях Эсбы.

Царевич невольно содрогнулся, но виду не показал, а только небрежно заметил:

— Так отсюда недалеко до Восьмибашенной Эсбы? Ну да, надо было мне самому догадаться, ведь только вчера я встретил возы с корсовым сеном. Так агары при них мне сказали, что прямиком направляются в крепость и что будут там до темноты.

— Да нет же, до миргальской крепости отсюда и по прямой-то чуть ли не сотня атроров. Пешком в три дня не добраться. А та Эсба, что поблизости, не миргальская, а крианская, и вовсе не крепость, а город и порт, веселый и шумный. И базар там имеется, и тиолевые кварталы — почти как в Зимзире! Я теперь как раз туда направляюсь, а уж затем — по морю в Корлоган. Там куплю себе гаварда покрепче — и в Пограничную степь, к цлиянам на огонек. Так не желаешь ли со мной до города? Вдвоем ведь куда веселее!

Незнакомец говорил так возбужденно и радостно, точно спешил поделиться счастливой вестью со всем Галагаром. А между тем, не было в его словах ничего особенного. Кроме одного!

— Постой-ка! Ты говоришь, любезный, что собираешься к цлиянам на огонек? Что это значит? Ты хочешь присоединиться к войску Цфанк Шана и воевать против Цли?

— Да что ты! — рассмеялся тот. — Я вовсе не воин. Но дело ведь и не в этом. Откуда же ты пришел, если даже не знаешь о том, что война уже кончилась, что Цфанк Шан, проиграв сражение под Фатаром и получив известие о смерти царевны Шан Цот, предался великой печали, вследствие чего он в Сторе заключил мир с Белобровым Син Уром и отвел войска за горы Шо?

— Откуда пришел? Да я и сам толком не знаю! — сказал царевич, на радостях даже об осторожности позабыв.

— Тебе неведомо не только куда, но и откуда ты явился? — удивленно переспросил его собеседник. — Давненько же ты, как видно, ни с кем не заговаривал! А ведь это странно. Здешние места — не пустыня Лаглаг, чуть не на каждом керпите можно встретить агара.

И в тот же лум к нему вернулась прежняя веселость. Незнакомец повторил радушное предложение вместе с ним прогуляться до Эсбы, на сей раз заботливо предупредив Ур Фту:

— Попадаются здесь, как, впрочем, и всюду, не агары, а сущие кронги. Они зрячего, как слепого, догола разденут и хорошо, если отпустят живым. Что уж о тебе говорить! Твой здоровенный коцкут видать издалека, одежда на тебе добрая, кошелек пухлый. Поверь моему слову, в одиночку тебе далеко не уйти.

Ур Фта опять насторожился. «Может, война и кончилась, но не для меня, — подумалось ему. — И что-то чересчур радушен этот незнакомец. Не слуга ли Ра Ону? Я ведь теперь один. Так лучше себя не выдавать и ото всех держаться подальше. Слишком уж просто меня заманить в любую ловушку». А незнакомцу сказал:

— За меня не тревожься, любезный. Слух у меня тонкий. В случае чего — убегу, а не то и отобьюсь от супостатов.

— Ну, гляди. Ты ведь сам знаешь, что для тебя лучше. А покуда прощай и прими благодарность за славный саркар.

И вновь у царевича что-то дрогнуло в сердце от этого «ты ведь сам знаешь». Он вскочил и еще обратился к незнакомцу, успевшему повернуться к дороге лицом:

— Я хотел бы узнать твое имя, чтобы впредь расспрашивать встречных о тебе.

Незнакомец, ни на лум не задумываясь, беспечно отвечал:

— Криане называют меня Тэр Цатом, а вообще-то я Трацар, Трацар родом из Лифаста.

— Трацар… — изумленно повторил царевич и невольно продолжил:

Тут настал черед удивляться для того, кто назвал себя Трацаром.

— Что ты сказал? — не то с ужасом, не то с восторгом воскликнул он. — Ведь ты повторишь эти строки, ведь ты знаешь, что для меня нет ничего важнее!

Ур Фта отметил про себя, что действительно знает об этом, и без промедления повторил загадочные слова.

— Кто ты? — обратился к нему Трацар с трепетом в голосе. — Ведь ты назовешь свое имя и расскажешь мне обо всем, что было с тобой.

Царевич ни лума не сомневался в том, что так оно и будет, и крепко сжал всеми четырьмя руку, протянутую ему Трацаром.

И это рукопожатие — последнее из того, что есть в восьмом урпране книги «Кровь и свет Галагара».

Время, не заполненное событиями, кажется, течет медленно, капля по капле. Но когда, оглянувшись, пытаешься нимех за нимехом восстановить в памяти сколько-то дней, проведенных в праздности или делах обычных, это оказывается нелегко. Пустое и безгласное, такое время скатывается за спиною как прорванный гаргаст по склону горы, и лежит в пропасти прожитого, не подавая признаков жизни.

Напротив, каждый нимех времен, исполненных напряжения и опасности, хотя и пролетает стрелою — зато в памяти поет и гремит неустанно, переливается всеми цветами, даже если залит грязью и кровью. А испытавший такое словно получает указание неведомого наставника: «Вот настоящее время, вот настоящая жизнь. Здесь она начинается и здесь кончается».

Эта древняя галагарская мудрость впервые на деле открылась Ал Грону Большеносому в самом начале войны, когда никто еще ведать не ведал, что суждено ей продлиться только до начала осени и воинский пыл кровожадных криан остынет под Фатаром прежде, чем завяжутся черные плоды сердцевника.

А ведь этим летом славный юноша думал сыграть свадьбу. И вот, вместо первой счастливой близости выпало ему и его возлюбленной Чин Дарт унылое расставание. Прощаясь, Чин Дарт молча заключила жениха в объятья и своими руками повесила ему на шею простенький талисман — резную фигурку сужицы, сжимающей в клюве кольцо.