Песах Амнуэль - Каббалист

Он писал рассказ о странном мире, придуманном во время полета в Каменск. Впрочем, рассказ оказался немного другим по сюжету, хотя идея сохранилась. Идея мира, где люди не занимаются экспериментами и наблюдениями, потому что сама природа (или бог? или кто-то еще, создавший этот мир?) отвечает на прямо поставленные вопросы, нужно только суметь их верно задать и воспринять ответ. Люди и не подозревают, что вопросы природе можно задавать косвенно — экспериментируя и анализируя увиденное. Люди и в отношениях между собой ведут себя так же — обо всем спрашивают прямо, никаких недомолвок. Судить о человеке не по его ответам, а по поступкам никому не приходит в голову. Поступки ведь не расходятся с тем, что люди сами говорят о себе. В мире существует Лад — особый вид мировой гармонии.

И однажды рождается Бунтарь, хотя никто об этом не подозревает. Обычный ребенок, и задает он до поры до времени обычные вопросы. Став юношей, он ощущает смутное недовольство собой (вот с какой малости начинается великое!) и почему-то не спрашивает отца — что это с ним произошло. Он не знает, что происходит со всеми, не знает, что нужно делать в таких случаях, думает, что недовольство — лично им выстраданное ощущение, которым делиться нельзя, а спрашивать о причинах бессмысленно. Это первый шаг к ереси, но и этого он не подозревает.

Что дальше? Он становится физиком, занимается исследованиями строения вещества, его избирают в Совет, и он не только придумывает вопросы, но задает их природе, участвуя в церемонии. Однажды он догадывается, каким должен быть ответ на еще не заданный вопрос. День Узнавания через неделю. Вопрос выбран, и Бунтарю видится идея эксперимента (он не знает этого слова и думает так: «самостоятельный поиск ответа»), он собирает из склянок, реечек, металлических тросиков установку и ставит первый в истории опыт. И получает ответ. Теперь он знает о строении вещества больше, чем все люди, и еще в течение недели он будет знать больше всех. А если… Если его решение неверно, и ответ вовсе не такой? Какое же это мучительное ожидание — будто висишь над пропастью на тоненьком тросике и видишь, как конец его перетирается о камень, и думаешь — придет ли помощь раньше, чем тросик оборвется. Что-то похожее по остроте он испытал пять лет назад, когда просил Лию стать его женой, а она попросила неделю на раздумья. О чем тут раздумывать — он не понимал и по сей день. Либо женщина любит, и тогда ей самой это ясно, либо не любит, и тогда раздумывать унизительно для обоих. Но та неделя была для него ужасной. Как и эта.

В День узнавания он пришел в зал Совета раньше всех. Члены Совета надели традиционные шлемы, устроились в Круге знания и вознесли Вопрос, выстраданный всей планетной наукой. Он ждал — что же случится в его мозгу, ведь там уже есть один вариант ответа, и если явится второй, если этот второй он ощутит как порождение собственного сознания, это будет означать крах его жизненной концепции.

Но ничего не случилось. Его мысли и чувства остались при нем, он ждал, готов был кричать «Ну когда же? Когда?» И только после того, как все стали снимать шлемы и обмениваться впечатлениями, он понял, что выиграл — ответ оказался именно таким, какой он нашел сам, потому-то с ним ничего не произошло, ничего не изменилось. И значит, теперь изменилось все. Мир, в котором уме жить, стал иным. И он знал, что погибнет в тщетных попытках убедить людей в своей правоте. Он видел свой путь так же ясно, как видел в день свадьбы свою будущую жизнь с Лией: всплеск счастья и разрыв. Он не рассуждал о том, идти ли по этой дороге, он уже шел, и ему было страшно, как бывает страшно человеку, бредущему по краю километрового обрыва, но не идти он не мог, как не мог не дышать.

Если мир меняется, то — навсегда…

Неделю спустя шеф нашел человека на его место, и Р.М. получил расчет. «Экономика должна быть экономной», — процитировал он классика, отдавая Тане последние заработанные на постоянной работе деньги. Таня не ответила, и Р.М. опять подумал, что после его возвращения из Каменска она стала другой. Он думал об этом часто, но ничего не мог изменить, потому что знал

— или воображал, что знал — причину, и понимал, что и Таня должна перестроиться. Как бы она ни была ему предана, но жизненный уклад для женщины значит гораздо больше, чем для мужчины, и нужно с этим считаться.

По вечерам они обычно сидели на кухне, чаевничали, Р.М. рассказывал о сделанном за день, намечал программу на завтра, где и Тане хватало работы

— что-то перепечатать, ответить тому-то на письмо, прореферировать статью. Таня слушала, едва заметно кивая, и он знал, что она ничего не забудет.

— Рома, — сказала она однажды, — может, мне пойти работать? Тамилла говорит, что у них в институте есть вакансия старшего экономиста. Я ведь все-таки…

— Что, деньги кончились? — озабоченно спросил Р.М.

— Нет, деньги пока есть. Но, понимаешь… такая жизнь… случайные заработки… все время думать, где и как перехватить… Не получается у меня.

— Почему ты думаешь, что именно тебе нужно…

— Я давно хотела. И не только из-за денег.

— Конечно, тебе недостает толкотни в автобусах, и начальника, который будет подсовывать тебе самую нудную работу, и…

— Не знаю, может быть, и этого тоже, Рома.

— Таня, ты что, твердо решила?

— Нет, я ведь советуюсь.

— Тогда не надо торопиться, хорошо?

Таня кивнула, и разговор закончился, но Р.М. знал, что еще не раз придется возвращаться к этой теме, прежде чем Таня сдастся. Не нужно ей работать. На жизнь хватает. А массивную глыбу переписки и перепечатки, всю науковедческую канцелярию без Тани ему не сдвинуть. Р.М. гордился, что его Таня чем-то напоминает Склодовскую — идеальная подруга жизни для творческого человека. Оказывается, ее это тяготило? Эгоистом Р.М. себя не считал — ведь и он жил для Тани: приносил в дом деньги, старался быть жене настоящим другом, а не только мужем, в доме всегда было ощущение теплоты, так ему, во всяком случае, казалось. Мысль о том, что ему это только казалось, а на самом деле все, о чем мечтала Таня, может быть, проходило мимо его сознания, — эта мысль угнетала, и утром Р.М. не смог заставить себя полностью углубиться в работу над рассказом.

С дневной почтой пришло письмо от Галки. Адресовано оно было им обоим

— ему и Тане, которую Галка не знала. Написала так, наверное, чтобы не возникло неловкости. Галка действительно решила вернуться — она уже списалась в дядей, который все эти годы жил на старом месте, и уволилась с работы, и дала объявление об обмене квартир. Последовательность действий выглядела странной — по идее, все нужно было делать в обратном порядке. С точки зрения Романа Михайловича, письмо было чисто женским, лишенным последовательности и внутренней логики. На Таню письмо произвело двойственное впечатление. Она будто читала между строк, и хотя сам Р.М. не видел в тексте ровно никаких намеков на возможные предосудительные отношения, Таня весь день смотрела на мужа таким взглядом, будто перед ней была картина «Предатель родины на военно-полевом суде». Р.М. решил не обращать на эти взгляды внимания, тем более, что в тот же день произошли еще два события, заставившие забыть о Таниных подозрениях.