Журнал «Если» - «Если», 2001 № 10

Вронский подошел ближе, молясь только об одном — чтобы котенок не подал голос… Но тот, после трех суток взаперти, накормленный и обласканный, спал, угревшись за пазухой у Сергея. Двойное дыхание с такой высоты они вряд ли расслышат…

Его окликнули на воробьином, он ответил и прошел дальше, потому что ему разрешили. Надо было идти, пока получалось. Птицы летают везде. А люди везде проходят.

Задул сырой удушливый ветер. Звезды гасли одна за другой — надвигались тучи, клубящиеся ледяным дождем. Удача — Птицы не летают под ливнем. А я могу идти, когда угодно.

Говорят, все больше людей не хочет жить под Птицами. Я уже один из них. Есть еще тот, который стрелял в Соколов, хотя его не найти. Пусть я даже буду один такой, но я больше не могу.

А птицы пусть летают, как хотят и где хотят. Как летали всегда.

Рубрика «Атлас» продолжает знакомить читателей с географией жанра. На этот раз вашему вниманию мы предлагаем рассказ о традиции кайдан — мистических мотивах в японской кинематографии.

Этим летом на Московском кинофестивале в рамках программы «АиФ — Другое кино» был показан сравнительно новый японский фильм «Кинопробы». А в ближайшее время эта работа режиссера Такаси Миикэ вполне может появиться и в российском кинопрокате. Эта лента получила признание ряда отечественных и зарубежных критиков, которые восторгаются причудливым смешением жанров — от семейной мелодрамы до пугающего и весьма жестокого триллера, хотя картине явно не помешало бы развитие типично японского мотива о демоне, являющемся в облике женщины. Но мистики и фантастических мотивов фильму Миикэ, к сожалению, недостает, хотя он и участвовал в фестивале «Фантаспорту», проходившем в португальском городе Порту. Все, увы, сводится к психоаналитическому и психопатологическому случаю сексуально и физически ущемленной личности очень красивой девушки, которая заманивает мужчин и изощренно мстит им за страдания, перенесенные в детстве.

Кстати, параллельно по телеканалу ОРТ в дни Московского фестиваля демонстрировалась давняя японская лента Канэто Синдо, названная «Демоном Онибабой», но вообще-то известная отечественному зрителю как «Чертова баба». И вот тут-то можно было с радостью убедиться, как потрясающе воздействует на зрителя весьма стильная черно-белая картина о средневековых временах самурайских смут. Здесь мистика прорастает исподволь, сквозь реалистическое, подчас жесткое повествование о двух несчастных женщинах — матери погибшего на поле боя и ее невестке, которые промышляют тем, что подкарауливают в камышовых зарослях солдат-дезертиров, убивают их и грабят, перепродавая затем вещи за бесценок. Дьявольское зреет внутри человеческого существа. Пожилая женщина, не желая отпускать от себя сноху, закрутившую роман с другим мужчиной, обряжается в маску и одеяние демона, пугая молодую женщину и не дозволяя ей пройти к шалашу нового возлюбленного. И это повторяется несколько раз, пока обман однажды не раскрывается, но демоническая маска уже намертво приросла к человеческому лицу…

Эта картина Синдо была снята в 1964 году, но смотрится как вполне современная притча об утрате собственной личности. Между прочим, ее следовало бы сопоставить с появившейся тогда же «Женщиной в песках» Хироси Тэсигахары и с его же экранизацией еще одного романа Кобо Абэ «Чужое лицо».

Любопытно, что американские критики характеризовали «Женщину в песках» как классический триллер. Действительно, эту ленту, принесшую международную славу японскому режиссеру (он получил специальный приз в Канне), можно интерпретировать не только на символическо-бытийном уровне, но и как хичкоковский саспенс. Рассказ о человеке, незаметно для себя попавшем в смертельную ловушку, из которой позже даже не пожелал выбраться, приняв условия кафкианской игры с собственным роком, держит в напряжении и страхе, а надвигающиеся зыбучие пески производят сильнейшее впечатление, словно в триллере, Но куда страшнее судьба ученого, опоздавшего на городской автобус и тут же затерявшегося в неведомом пространстве, где время исчезает в некоем провале быстрее, чем песчинки в воронке часов. А особенно ужасает финальное смирение человека со своим новым предназначением, которое прежде ужасало его. Теперь же герой, оправдывая свое существование, находит в нем особый смысл. Словно насекомое, ненароком забравшееся в глубокую банку, после безуспешных поползновений наверх остается на дне и даже прекрасно себя чувствует в ранее чуждом обиталище.

«Женщина в песках» — тотально кошмарный сон о том, что все мы помещены в песочную яму Ничто, в которой потеряли не свои лицо и сущность, а общечеловеческую природу. Хотя пока еще не претерпели внешних деформаций, как в «Чужом лице», или знаменательных регрессивных превращений, подобно герою одного из рассказов Кафки, где энтомолог стал объектом своих прежних изысканий. Очищенная от реально-временных подробностей, как бы лабораторно-коллекционная, почти графически черно-белая картина (от чего мы, к сожалению, начали отвыкать) кажется очень современной по мысли, а главное, — по художественному воплощению.

Забавно, что фильм «Чужое лицо», снятый Хироси Тэсигахарой двумя годами позже, описывался американскими критиками как «выдающаяся парабола на тему Франкенштейна». В очередной экранизации Кобо Абэ (а Тэсигахару следует считать единоличным интерпретатором творчества писателя, поскольку он в четырех из шести своих полнометражных киноработ обращался к прозе знаменитого автора) нетрудно также заметить перекличку с «Человеком-невидимкой». Причем не с романом Герберта Уэллса, а с ранним голливудским киновариантом 1933 года (кстати, тогда же, в момент выхода из Великой депрессии, была создана и самая знаменитая киноверсия «Франкенштейна»), Однако при сопоставлении «Чужого лица», например, с «Женщиной в песках» (они, в общем, сходны по манере), выявляется любопытная закономерность. «Чужое лицо», наполненное приметами урбанистической, цивилизованной жизни (пусть и в достаточно условной форме), неизбежно представляется устаревшим, вышедшим из моды. Лишь сцены в приемной врача, где герои будто окружены стеклянными стенами, где ничего не отражается, и собственные лицо, и сущность становятся неидентифицируемыми, производят такое же сильное впечатление, как и эпизоды зыбучих песков в «Женщине в песках». Жертва неудачных химических опытов неизбежно теряет самое себя, выбрав чужую маску вместо собственного обезображенного лица.