Генри Олди - Кабирский цикл

Последнего с кем-либо спутать просто невозможно.

Усмар перепрыгнул через впавшего в оцепенение гулям-эмира, бросив сумку рядом с носилками, увидел прямо перед собой распирающее форму огромное брюхо Фаршедварда Али-бея — и не стал разбираться, на чьей стороне находится мушериф.

Потом разберемся, по холодку! А покамест лучше всадим-ка кулак, да с гортанным криком, как учили, в солнечное сплетение хайль-баши.

Где тут у него солнечное сплетение?.. Шайтан, ну и нажрал мяса!

Удар действительно был хорош, и Фаршедвард от него даже чуть покачнулся — но это осталось единственным достижением Усмара! Кулак доблестного гуляма упруго застрял то ли в могучих мышцах, то ли в еще более могучих жировых накоплениях необъятного брюха — и почти сразу был вытолкнут обратно, как из надутого воздухом резинового баллона.

К чести Усмара, надо сказать, что сориентировался он за доли секунды, сообразив: бить надо в более уязвимые места, к примеру — в голову. Но когда гулям рискнул воспроизвести это действие на практике, оказалось, что нечто напоминающее разлапистый кожаный биток для отработки движений уперлось в его собственный лоб, мешая не только нанести удар, но и просто взглянуть вверх, дабы опознать мешающий предмет.

Усмар попытался обойти препятствие, одновременно нанося совершенно бесполезные тычки в проклятое брюхо, напрочь закрывавшее стратегический обзор; и только через несколько секунд до гуляма дошло, что упершийся в его лоб предмет — это толстенная ручища Фаршедварда Али-бея.

И даже не столько ручища, сколько ладонь.

Именно в тот момент, когда осознание этого унизительного факта стало для Усмара Ханифаха полным и всеобъемлющим, ладонь хайль-баши немного поддалась, вынудив размахавшегося Усмара повалиться вперед, и почти сразу мягкий, но мощный толчок отшвырнул едва не угодившего в костер гуляма шагов на семь.

Если бы господин Ташвард хоть раз сводил мектебных гулямов на тренировки борцов-нарачи и показал им, как смешные толстяки часами шлепают ладонями по содрогающемуся деревянному столбу диаметром в локоть…

Усмар вскочил, весь красный от стыда и злости, потянулся за висевшей на поясе дубинкой — и застыл.

Потому что вокруг наступила мертвая тишина.

Потому что никто, даже проклятый хайль-баши, не смотрел сейчас в его, Усмара, сторону.

Никого он не интересовал, оскорбленный в лучших чувствах Усмар Ханифах, гулям мектеба «Звездный час».

И гулям прекрасно понимал — почему.

Потому что позади старухиного кресла хищно изогнулась Неистовая Зейри, и отточенное лезвие армейского штык-ножа с зазубринами кишкодера на обушке отблескивало в ожидании, прижавшись к бабкиному горлу.

Сохлая куриная кожа с резко выступающими жилами — синими, похожими на провода, выглядывающие из-под осыпавшейся штукатурки.

И нож гулям-эмира, подобранный госпожой Коушут с гравия.

— Сейчас, девочка, ты положишь свои ножи на землю и отойдешь на пять шагов назад, — холодно сообщила госпожа Коушут. — И делай это медленно. Очень медленно.

— Я всегда знал, что ты мерзавка. — Казалось, пламя костра приблизилось сразу, рывком, и лицо Карена запылало пожаром.

Так горит дом, из которого ты можешь вынести всего одного близкого тебе человека, — и берешь вслепую, не зная, кого именно обхватили твои руки, берешь, благодаря Господа за милосердие.

За то, что тебя лишили выбора.

— Я всегда знал, что ты мерзавка. Но при этом полагал, что ты женщина, которой нравится быть похожей на мужчину. Я ошибся, Зейри. Ты мужчина. И отвечать тебе придется по-мужски.

Чувственные губы Зейри искривила усмешка, похожая на свернувшуюся в кустах гадюку.

— А ты болтун, егерь. Фильмов насмотрелся? По-мужски… вызовешь меня на поединок? Потом?

— Нет.

— Тогда что? Не двигаться!

Последнее относилось к Сколопендре, хотя девочка могла поспорить с каменной статуей.

Разве только шаль успела опасть с ее плеч поздней листвой, съежившись у ног, и перевязь с ножами — предмет требований Зейри и цена жизни бабушки Бобовай — оказалась предоставлена всеобщему обозрению.

Карен видел, что выражение лиц присутствующих людей начинает меняться; да и в одних ли лицах дело?

Подобрался, словно перед броском, телохранитель бородача, отвердели скулы Усмара, поникли чудовищные плечи Того-еще-Фарша, осторожные огоньки сомнения полыхнули в глазах бородатого Равиля, и торжество проступило во всей фигуре Неистовой Зейри.

В этот миг последняя ни дать ни взять походила на статую Справедливости с фронтона здания кабирского театра на площади Абу-Салим: это там, где Справедливость приносит уродливую рептилию — символ Зла в жертву Благоденствию.

Ножи Сколопендры стали реальностью, предъявленной всем столь грубо и явственно, что лодка создавшегося положения начала крениться в другую сторону.

Впрочем, к Карену это не относилось; и не только потому, что он видел эти ножи раньше — и просто так, и в деле.

— Я не стану вызывать тебя на поединок, Зейри. Я просто убью тебя. Ты не сможешь вечно держать старую женщину в заложниках. Тебе придется либо отпустить ее, либо перерезать ей горло. Во втором случае я буду убивать тебя долго.

— Ты дурак, егерь. Ты даже не благородный дурак. Ты дурак, играющий в благородство. Думаешь, я не знаю, что «белые змеи» творили в Хакасе? На твоем счету гораздо больше перерезанных глоток, глупый егерь, и мне больше не хочется вести с тобой светские беседы. Ты думал, я отвлекусь и дам тебе возможность прыгнуть? Ты неправильно думал, егерь…

Это была ложь. Лишь в плохих боевиках злодей, взявший заложника, вступает с героем в долгие душеспасительные беседы — пока герой не улучит удачный момент и… Карен прекрасно понимал всю относительность удачи таких моментов. Рука Зейри с армейским ножом не дрожала у горла бабушки Бобовай, шансов успеть дотянуться до госпожи Коушут не насчитывалось даже одного на тысячу.

И все же Неистовая Зейри оказалась не права. Карен Рудаби, отставной висак-баши, молил Того, кто смотрит сверху, совсем о противоположном: чтобы тигрица мектеба «Звездный час» ни за какие коврижки не отвлеклась от троих людей — заложницы-старухи, безмолвствующей Сколопендры и его, Карена.

Потому что за спиной Зейри медленно поднимал пистолет маленький доктор.