Роберт Шекли - Паломничество на Землю

Мейер следовал за ними по пятам, всем существом ощущая легкость передвижения на четырех ногах. Когда он вернулся, горячо обсуждались технические аспекты операции.

— … никогда не повторится.

— Не могу с тобой согласиться. Все, что удалось однажды…

— Не дави философией, детка. Ты отлично знаешь, что это чистая случайность. Нам дьявольски повезло.

— Вот именно. Био-электрические изменения необратимы…

— Он вернулся.

— Ему не следует много ходить. Как ты себя чувствуешь, миляга?

— Я не миляга, — прорычал профессор Мейер. — И между прочим, гожусь вам в дедушки.

— Простите, сэр. Мне кажется вам лучше лечь.

— Да, — произнес Мейер. — Мне что-то нехорошо. В голове звенит, мысли путаются…

Они опустили его на кушетку, обступили тесным кольцом, положив руки друг другу на плечи. Они улыбались и были очень горды собой.

— Вам что-нибудь надо?

— Все что в наших силах…

— Вот, я налил блюдце воды.

— Мы оставили пару бутербродов.

— Отдыхайте, — сказал Кассиди.

Затем он непроизвольно погладил профессора Мейера по длинной, с атласной шерстью, голове.

Фельдман выкрикнул что-то неразборчивое.

— Я забыл, — смущенно произнес Кассиди.

— Нам надо следить за собой. Он ведь человек.

— Конечно, я знаю. Просто я устал… Понимаете, он так похож на собаку, что невольно…

— Убирайтесь отсюда! — приказал Фельдман. — Убирайтесь! Все!

Он вытолкал их из комнаты и вернулся к профессору Мейеру.

— Могу я что-нибудь для вас сделать, сэр?

Мейер попытался заговорить, утвердить свою человеческую натуру, но слова давались с большим трудом.

— Это никогда не повторится, сэр. Я уверен. Вы же… вы же профессор Мейер!

Фельдман быстро натянул одеяло на дрожащее тело Мейера.

— Все в порядке, сэр, — проговорил он, стараясь не смотреть на трясущееся животное. — Главное — это интеллект! Мозг!

— Разумеется, — согласился профессор Мейер, выдающийся математик. — Но я думаю… не могли бы вы меня еще раз погладить?

Слишком долго она летела в пустоте. Слишком долго была без пищи. Безжизненная спора, она не замечала, как проходили тысячелетия. Не почувствовала она ничего и тогда, когда достигла наконец Солнечной системы и живительные лучи Солнца коснулись ее сухой твердой оболочки.

Планета потянула ее к себе, и, все еще мертвая, она вместе с другими межзвездными пылинками стала падать.

Пылинка, похожая на миллионы других: ветер подхватил ее, помчал вокруг Земли и отпустил…

На поверхности она стала оживать. Сквозь поры в ее оболочке стала поступать пища. Она принялась есть и расти.

Фрэнк Коннерс поднялся на веранду и два раза негромко кашлянул.

— Прошу прощения, профессор, — сказал он. Длинноногий профессор, лежавший на раскладушке, даже не пошевелился и продолжал похрапывать.

— Мне не хотелось бы вас беспокоить. — От волнения Коннерс сдвинул свою старенькую шляпу на затылок. — Я знаю, у вас неделя отдыха, но там, в канаве, лежит такая чертовщина…

Одна бровь у спящего слегка приподнялась. Фрэнк Коннерс снова вежливо кашлянул. На его руке, сжимавшей черенок лопаты, набухли старческие вены.

— Вы слышите, профессор?

— Конечно, я все слышал, — пробормотал Майкхилл, не открывая глаз. — Вам попался эльф?

— Чего? — спросил Коннерс, сосредоточенно наморщив лоб.

— Маленький человечек в зеленом сюртучке. Дайте ему молочка, Коннерс.

— Нет, сэр. Это какой-то камень. Профессор открыл один глаз.

— Прошу прошение, я не хотел вас беспокоить, — снова извинился Коннерс.

У профессора Майкхилла вот уже десять лет была единственная причуда неделя полного отдыха. Это стало традицией. Всю зиму профессор читал студентам антропологию, заседал в полудюжине комитетов, занимался для себя физикой и химией и ко всему этому умудрялся писать еще по книге в год. Но к лету он выдыхался совершенно.

И тогда он отправлялся к себе на старую ферму, в штат Нью-Йорк, и целую неделю просто-напросто отсыпался. Это и называлось неделей полного покоя. Фрэнка Коннерса он нанимал на это время готовить еду и помогать по хозяйству.

Вторую неделю профессор, как правило, бродил по окрестностям, рассматривал деревья, птичек и удил рыбу. Третью неделю он читал, загорал на солнце, чинил крышу сарая и лазил по горам. Конца четвертой недели профессор дожидался с трудом, а дождавшись, торопился уехать.

Но первая неделя была священна.

— Я не стал бы вас тревожить по пустякам, но этот чертов камень расплавил мне лопату.

Профессор разом открыл глаза и приподнялся. Коннерс протянул ему лопату. Ее закругленная часть была ровно срезана. Майкхилл резко спустил ноги с раскладушки и сунул в потрепанные мокасины.

— Идемте, — сказал он, поднимаясь. - Посмотрим, что это за чудо.

«Чудо» лежало в придорожной канаве, отделявшей лужайку перед домом от большой автострады. Обыкновенная плита из камня величиной с автомобильную шину, дюйма три толщиной. На темно-серой поверхности виднелось множество замысловатых черных прожилок.

— Не трогайте руками, — предупредил Коннерс.

— Я и не собираюсь. Дайте мне вашу лопату. Майкхилл взял лопату и ткнул ею в загадочный предмет. Какое-то время профессор прижимал лопату к поверхности. Когда он ее отнял — еще дюйм металла исчез.

Майкхилл нахмурился и поправил очки. Затем одной рукой он снова прижал лопату к камню, а другую поднес поближе к его поверхности. Лезвие таяло на глазах…

— Вроде бы не греет, — сказал он, обращаясь к Коннерсу. — А в первый раз? Вы не заметили, шло от камня тепло?

Коннерс отрицательно покачал головой. Майкхилл набрал в руку грязи и бросил на камень. Комок быстро растаял, не оставив и следа на черно-серой поверхности. За комком грязи последовал большой булыжник, который исчез тем же способом.

— Вы когда-нибудь видели такую чертовщину, профессор? — спросил Коннерс.

— Нет. — Майкхилл разогнулся. — Никогда не видел.

Он снова взял лопату и изо всех сил ударил ею о камень… И чуть не выронил ее. Ожидая отдачи, он слишком сильно сжал черенок. Но отдачи не последовало. Лопата ударилась и сразу остановилась, как будто прилипла. Когда профессор приподнял ее, он увидел, что на черно-серой поверхности не осталось никакого следа от удара, — Вот тебе и на. Что же это такое? — выдохнул Коннерс.

— Это не камень, — сказал Майкхилл, отступая назад. — Пиявки сосут кровь. А эта штука, кажется, сосет грязь и лопаты.