Красная Книга (СИ) - Нинсон Ингвар

— А это что?

— Это? Да это просто кукушки… — с сомнением ответил Великан.

«Тяжело кукушку с какой другой птицей перепутать, — поблёкшим голосом сказал легендарный колдун. — Оттого и слышно их пение в обоих мирах».

— Кукушки в обоих мирах? — переспросила девочка.

— Кукушки. Только уж больно чудно они поют сегодня. Будто выводят песню какую-то, что ли. Вроде бы смысл какой-то, будто кто-то пытается с респа достучаться…

— Пытается, а не может… — сказала Грязнулька и посмотрела на Ингвара.

Он виновато пожал плечами, чувствуя, что должен перевести, что им говорили птицы. Вроде бы сложная вязанка рун могла помочь. Что-то на основе Инги, с Эйвс или Мадр в середине, но он не помнил. Да и Сейда не чувствовал. Девочка неловко переложила погрызенный шарик мурцовки в ту же руку, которой придерживала Уголька, и крепко взялась за поясной ремень Великана.

— Давай просто послушаем.

Ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!

Первые несколько раз птица просто повторяла одно и то же.

Ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!

Будто спрашивала. А вопрос её оставался без ответа. Но потом, поняв, что её внимательно слушают, она стала добавлять и добавлять слов к потусторонней песне. Но из-за того, что подключились другие кукушки, было уже не разобрать ничего, кроме сплошного птичьего гвалта.

— А это кто чирикает? — шепотом спросила девочка.

Она подошла ещё ближе и прижалась к Нинсону. Начала крутить запястьем, беспокойными движениями наматывая на руку свободный конец его поясного ремня.

— Янь знает! Тоже кукушки. Но какие-то другие. Что ж за лес-то такой кошмарный?!

Великан видел, что его кукла чует что-то недоброе, и это мрачное предчувствие отражается в огромных и нечеловеческих чёрных глазах.

Грязнулька не хотела или не могла поделиться тем, что чудилось ей в зове кукушек. Но было очевидно, что для неё это не просто пение птиц. Она каким-то образом понимала, что за весточка летит между мирами.

«Она инькой всё чует! Я тебе говорю, она что-то знает!» — Первый раз Таро Тайрэн позволял себе столько эмоций.

Таро нервничал, в то время как сам Ингвар был спокоен. До сих пор всегда было наоборот. И собственная тяжёлая степенность была приятна Великану. Суетливое беспокойство легендарного колдуна вызывало не ответную тревогу, а только сладкое злорадство.

Мортидо зашебуршился на пальце, клацнул лапками, подобрался и переполз на куклу, которая стояла теперь вплотную к Нинсону, обнимая бёдрами его ногу и заводя крохотный лапоть с внутренней стороны великанского сапога, обвиваясь вокруг. Будь это урок борицу, Нинсон бы сказал, что она показывает, как ронять противника. И ещё сказал бы, что с такой разницей в весе у неё ничего не получится. А будь это пантомима на ярмарке, он бы сказал, что девочка изображает, наверное, вьюнок на огромном валуне-великане.

Когда остальные птицы смолкли, кукушка затянула долгую трель:

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку!

Ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку!

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!

Ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку!

Будто жаловалась, что не смогла достучаться, что у неё в распоряжении только это проклятое «ку-ку», а не алфавит, и только жалкое тюремное перестукивание да небо в тридцать клеток вместо голоса и свободы.

Ингвар не понял, что сказала кукушка, но понял, что делала девочка.

Грязнулька предпринимала всё, чтобы их не разнесло в стороны, не растащило друг от друга. Будь у неё верёвка, она бы примотала себя к великану. Кукла врастала в него всеми лапками, как ящерка. Девочка действовала одной рукой, не выпуская спящего Уголька и по-прежнему цепко держа замусоленный шарик мурцовки.

Глава 89 Красные Муравьи

Глава 89

Красные Муравьи

Ингвар надеялся, что если он пять минут послушает кукушку, то немного отдохнёт. Придут новые силы. Он сможет прицелиться и даже потом пойти дальше. Но ничего не происходило, отдохнуть не получалось. Второе дыхание не открывалось. Сил не было, а последний оргон, казалось, скатывался по Великану вместе с дождевыми каплями. Он или напитывал и без того рыхлую и мокрую весеннюю землю, или впитывался в одежду, делая рубашки холодными, а дублет тяжёлым. Поэтому Ингвар стрелял так, без сил.

Промахивался. Снова стрелял. Промахивался. Снова и снова.

Десяток стрел ушёл на пустые попытки попасть по фарфоровой банке. Наконец он зло бросил руну Соул, споткнулся в словах и понял, что булькает, а не говорит. Великан даже не чувствовал этого, пока кровь не напитала бороду и не начала стекать по подбородку и кителю. Или это не кровь? Алая слюна табачно-перечной жвачки? Клятый бетель… Нет. Кровь, обильно идущая из носу. Это уже действительно был плохой знак.

«А до этого знаки были типа ещё ничего? Только этот действительно плохой?»

Нинсон отплевался и бросил попытки достать Сейд. Вместо этого записал в Мактуб поперёк страницы своим личным галдежом:

— Игн.

Гигн.

Агн.

Гагн.

Игн.

Гигн.

Агн.

Гагн.

Игн.

Гигн.

Агн.

Гагн.

Двенадцатиступенчатое колдовство личных рун ничего вроде бы не поменяло, но Ингвар попал по фарфоровому горшочку с едва различимым изображением муравья. И хотя в светлых сагах он попал бы следующей же стрелой, а в тёмных попал бы с двенадцатой или даже, скорее, с тринадцатой, в Мактубе Ингвара Нинсона не было ясности на этот счёт.

Он просто брал и стрелял, пока не заболело выломанное плечо.

А когда заболело, он продолжил брать и стрелять.

Как поступил бы всякий, кто верит, что настойчивость смягчает судьбу. Если хочешь сказать про Ингвара Нинсона, скажи, что он верил в то, что творил.

К рюкзаку были приторочены пять тулов с трофейными стрелами Красных Волков. Он опустошал один и открывал крышку следующего. Тулы были все одинаковые — берестяные туеса безо всяких изысков. В каждый худо-бедно вмещалась дюжина стрел.

Гальдр сработал. Ингвар попал.

Фарфоровый горшочек разлетелся на куски.

Осколки осыпались в потухший костёр, а на месте горшочка остался только один черепок сбитого донца, в котором лежала горка сыпучего крупнозёрного песка. Красные крупинки не мокли от дождя. Когда на них падали капли, они подпрыгивали, извергались красными брызгами, словно вода попадала на сковороду с раскалённым маслом.

Крупинки сыпались из черепка во все стороны, будто кто-то кормил птиц и широко раскидывал зёрнышки. Приземляясь, они разворачивались, превращались в крохотных красных муравьёв. Оживали и расползались в разные стороны. Казалось, мачта костра превратилась в фонтан красных брызг и по мокрым брёвнам бегут не живые дорожки колдовских огненных муравьёв, а стекают красные ручейки.

Ингвар не знал, сколько песчинок могло уместиться в черепке, но фонтан не иссякал. Если проливной дождь ослаблял действие колдовства, то страшно было подумать, как бы оно выглядело в сухую погоду.

Часть муравьёв забиралась в шалаш, где лежало тело Целлии Циннци, и Нинсон не видел, что происходило внутри. Подросшие муравьи выбирались снизу, ползли по мокрой траве, оставляя в лужицах красные разводы. Они добирались до соседних деревьев и начинали карабкаться по ним. Вода, стекавшая по стволам, нисколько не затрудняла их передвижение.

Ингвар гадал, что же будет, когда они доберутся до верхушек близлежащих деревьев. Муравьи заполняли деревья, гнездились на листочках и иголках, превращая окрестные ели в красные изваяния, сплетённые из медной проволоки.